Сказание о Майке Парусе

Дедов Петр Павлович

У амбара собралось все село, в большинстве старики да старухи. Никто ни слова не проронил — все напряженно следили за каждым движением партизанского командира и его молодого помощника.

— Я отдавал такой приказ, — трудно проталкивая слова сквозь сжатые челюсти, начал Чубыкин, — кто из моих партизанов забидит мирных жителей, будь они верующие или безбожники, тот будет караться смертью... Я сполню это на ваших глазах, а вы передайте всем, какая есть у партизан справедливость и железная дисциплина... Мы проливаем кровь за трудовой народ и никому

не позволим его забижать... Если я сам займусь таким пакостным делом, то пусть меня убьют мои же товарищи...

Иван Савватеевич расстегнул кобуру пистолета. Это он должен был сделать сам, и никто больше. Его знали по всему урману. Дело и слово его были у всех на устах...

Истошно завопила какая-то старуха. Спирька только теперь, видно, пришел в себя, все понял. Он попятился, затравленно озираясь, метнулся за угол амбара.

Но Чубыкин, в прошлом знаменитый на всю округу охотник, стрелял без промаха...

* * *

На другой день каратели попытались вернуть Кыштовку. Собрались с силами, окружили деревню.

Не могли перенести позорного поражения, да и так, видимо, рассудили: дай только за палец укусить — после всю руку оттяпают.

Но и повстанцы не дремали — во что бы то ни стало надо было закрепить успех, показать свою силу и решимость сражаться до конца.

Поэтому уже к вечеру из урмана спешным маршем подошел крупный отряд партизан под командованием Федора Коркина. Завязался бой. Каратели были разбиты, рассеяны по тайге.

В Кыштовке был создан штаб объединенных партизанских отрядов, впоследствии переросших в почти десятитысячную армию, которую возглавил «главнокомандующий всеми революционными силами» большевик Федор Захарович Коркин.

Это была крупная победа, начало организованных и целенаправленных боевых действий партизан, штормовое предупреждение ныне сухопутному адмиралу Колчаку...

ГЛАВА X

Жибаринский бой

Душная июльская ночь. Кажется, сам воздух пропитан нудным зудом мошкары. Темнота такая, что за два шага не видно ни зги.

Темень рождает тихий шепот, невнятное бормотание: это шумит в отдалении, позванивает на перекатах неутомимая таежная речка Тартас. Но шум реки и комариный звон только подчеркивают тишину, затопившую все огромное пространство земли и черного неба.

Спит село Минино. Тихо, темно. Но появись за околицей в этот неурочный час, как сразу, словно из-под земли, вырастут неясные фигуры часовых, и окликнут хриплые голоса:

— Кто идет?

— Каво тут черти носят?

— Пароль?

И снова темень, тяжелая предрассветная дрема.

В глубокой придорожной канаве затаились трое. Молодой парень сидит прямо на земле, по-казахски, калачиком подвернув под себя

ноги. Его неодолимо клонит в сон, он то и дело роняет голову и громко всхрапывает.

Дед Сила толкает его в бок, тихо ругается. Парень сладко, до хруста в костях потягивается, чмокает толстыми губами... и снова засыпает.

— Заверни цигарку, покури в рукав, сон — как рукой сымет, — советует старик.

— Ня-а курю, — зевает парень.

— Чо ты с ним цацкаешься? Дай по уху — сразу вся дурь пройдет, — советует третий, большой лохматый мужик. — Тоже мне, вояка. Оставь одного, из портков сонного вытряхнут — не услышит.

— Ага, хлипкий пошел молодняк, — соглашается дед Сила. — Я в ево-то годы с турками на Шипке сражался, во жарко было! Сам генерал Скобелев мне за храбрость вот ету орудию приподнес... Шомполку, то есть...

— Трепач, — презрительно сплевывает мужик, — как таких земля держит? Ну, и попал я в компанию...

— С волками жить — по-волчьи выть, — смиренно откликается старик.

— Дак завоешь, — раздраженно шипит мужик. — От самой Кыштовки без роздыху прем, аж пятки к спине прилипают... Хотели с берданами да вилами супроть пулеметов устоять, хах!

— Не в орудиях дело. Оне со своими орудиями пришли, да опять уйдут, а мы-то тутока останемся. Вот и суди теперяча, чей верх будет.

— Останешься... Перекокошат, как стадо баранье...

— Не, паря, такого не случится. Землица — она человеком жива. Хоть один останется — все одно наш верх будет...

— И куда бегим? — подает голос парень. — Самое ба время силенками помериться.

— А это не твово ума дело, — живо откликается дед Сила. — На то командиры есть.

— А мне зачем голова дадена? Заместо мишени? Я, чай, добровольцем пришел, сам себе хозяин, то есть. И так кумекаю: воевать надо, а не драпать...

Рядом, в соседней канаве, клацнул затвор винтовки, раздался сдержанный голос:

— Кого тут леший носит?

— Пароль?..

И снова темень, тишина, глухой шум реки.

Только в крайней избе села желтеет огонек керосиновой лампы. Здесь — дым коромыслом, над разостланной на полу самодельной картой склонились косматые головы. Вокруг карты ползают на четвереньках, стукаются лбами, горячатся.

Только что разведка принесла тревожную весть: каратели заняли деревни Забоевку, Куликовку, Никольскую, двумя обходными колоннами движутся на Минино, где находится сейчас партизанский штаб.

Да, нагнали шороху Колчаку. Партизанский край стал для него «вторым фронтом», не менее серьезным, чем первый, то есть наступление частей Красной Армии с запада.

Недаром же обратилась недавно с «воззванием» к восставшим белогвардейская газета «Барабинская степь», и в этом «воззвании» слышалась не угроза, а, скорее, мольба: «Если бы вы, шабурники, жили спокойно, не слушались большевиков, то победа была бы за нами... Ведь на вас брошено три батальона отборных солдат-егерей и лучшие батальоны легионеров, а эти войска нужны там, на фронте!»