Сказание о Старом Урале
Шрифт:
– Ступайте с миром на покой, братья и сестры, памятуйте о поведанном.
Под веселый стукоток весеннего дождя, под бульканье капель в лужах никто из шарташских слобожан не смыкал глаз. Во многих избах слышалось пение священных псалмов. У раскрытых окон люди слушали, как с озера доносились встревоженные лебединые крики, то далекие, едва слышные, то совсем близкие...
3
Всю ночь шел дождь, то стихая, то усиливаясь, и закончился на другой день после обеда,
На рассвете, не обращая внимания на дождь, седые как лунь старики вышли на берег озера, бродили нахмуренные, погруженные в раздумья и внимательно наблюдали за плавающими лебедями.
Ерофей Марков с женой тоже беседовали до утреннего света о давешних словах старца. Потом Прасковья ушла доить корову, а Ерофей под голоса первых петухов прилег на лавку, но заснуть не смог: не шла из головы мысль о странном видении, что примерещилось ему в лесу, как раз перед находкой изумрудов. Ерофей Марков, человек общительный и словоохотливый, страдал от невозможности поделиться необычным переживаньем. Жене сказать? Испугается! Старикам-слобожанам? Не выдаст ли этим некую тайну, которую неведомые силы земли решили пока открыть ему одному? А тут еще и слово старца-кержака! Так и лежал на лавке Ерофей Марков, молчал и думал свою думу.
Тем временем из-за оконной слюды все явственнее шли в избу утренние звуки слободской окраины. Щелкал кнут пастуха. Глухо позванивали ботала на коровах, угоняемых за околицу, к поскотинам. Блеяли овцы, где-то стучали топоры. Ерофей поднялся и достал из котомки три кристалла, завернутые в мох. Изумруды. Прищурясь, горщик стал внимательно разглядывать их. Результат осмотра был тот же, что и раньше: да, на двух камнях среди густой зелени изумрудов заметны будто капельки крови. За осмотром камней застала его вернувшаяся со двора Прасковья.
– Чем залюбовался?
– Изумрудами. Глянь-кось. Не кровь ли это в них?
Боязливо перекрестившись, Прасковья взяла из рук мужа кристалл, отошла к окну и тоже долго рассматривала его со всех сторон.
– И то ведь, твоя правда. Вовсе будто свежая кровь.
– Кумекаю, родимая, что я новый самоцвет в наших местах сыскал. Поручик Рефт намедни говаривал мне, что есть на свете кровяные камни, рубины. Говорит, их одинова в уральской земле на Мурзинских канавах нашли, только неказистые и по цвету тусклые.
– Тому, что иноземцы брешут, не больно-то верь, муженек. Знаешь, Ероша, чего я тебе бабьим умом присоветую? Ступай-ка ты поскорее к нашему генералу да покажи ему эти камни.
– Да снес уж. Крупнее этих, богаче цветом. Как нашел камни, так и подался в крепость.
– Чего сказал сам-то?
– Самого дома не застал. Слуге Герасиму находку отдал.
Прасковья с обидой глянула на мужа, покачала головой, положила кристалл на стол.
– Скрытничать стал от меня, Ероша. Прежде о любой находке я пораньше генерала узнавала.
– Винюсь.
– Нешто я не вижу, что ты какую-то думу таишь?
Ерофей не хотел до времени тревожить жену своим удивительным переживанием в Березовском логу. Зачем у женщины покой и сон отнимать? Может, со старцем пойти посоветоваться? Но тот хоть и святой веры человек, а пришлый, ему тайны земли уральской неведомы... С кем же поделиться вестью о непонятном, загадочном и многозначительном видении?
Ерофей неторопливо собирался к завтрашнему выходу на поиск, избегал вопрошающих взглядов жены и терялся в тягостных раздумьях.
Под вечер того же дня, свернув с Екатеринбургской дороги, тройка потных и обрызганных вороных коней под охраной десяти драгун при офицере, звеня бубенцами, пронеслась по слободе и остановилась у крыльца старосты.
Из коляски вылез хмурый Василий Никитич Татищев. Кивнул на поклон испуганного старосты, осведомился об Ерофее Маркове. Узнав, что горщик дома, велел позвать.
Сынишка старосты играл с ребятишками под черемухами. Посланный за Ерофеем, он стрелой полетел по улице, разбрызгивая босыми ногами жидкую грязь.
Татищев даже улыбнулся ему вслед.
– Ишь как лупит! Ветерок парень!
Староста еще не оправился от испуга. Решил, что командир уральского края явился чинить допрос о вчерашнем крамольном старце. Но когда генерал осведомился о Ерофее, староста даже обмяк от радости. Неужто пронесет опасность?
– Старшего твоего сына знаю. На рудознатца у меня в крепости обучается.
– Так точно. Только выйдет ли толк? Наука рудная мудреная, немецкая. Может, нашему-то, мужицкому понятию и не по силам? Слыхал я, будто не по-русскому обучают. Эка страсть! Не одинова говаривал я сыну, чтобы не лез к рудному делу.
– Ну и зря парня с панталыку сбивал. Мне свои рудознатцы позарез нужны. Русская смекалка у рудознатцев да литейщиков мне всего дороже. В их дерзании смелом – вся будущность отечества нашего, могучесть его. О сыне твоем мне докладывали. Говорят, старательный и толковый... Как меньшого зовут, которого за Ерофеем послал?
– Тихоном.
– Имя-то тихое, а парнишка прыткий. Непременно и этого ко мне в обучение присылай... Всех-то сколько у тебя?
– Парней четверо да три девки.
– Хорошо. Бог вас, видать, не обидел!
Драгуны, спешившись, стояли возле коней. О приезде главного командира знала уже вся слобода. Из окон украдкой наблюдали многие глаза за событиями у старостинои избы.
Заложив руки за спину, Татищев прохаживался по свежей траве, мокрой и усыпанной опавшими белыми лепестками. Их сбило с черемух дождем. Наконец показался Ерофей с мальчиком старосты. Оба запыхались от быстрой ходьбы.