Сказание о Старом Урале
Шрифт:
Наигрывая, Спиря думал о Ермаке: неспроста, знать, бродит атаман ночами, склонив голову, по спящему поселку! Видно, не дают ему покоя думы о новой встрече с Чусовой, где нашел он свои собственные следы на каменистых береговых тропках.
Где-то близко от Спири закрякали утки. Небольшая стайка, кем-то спугнутая рядом, шумно взлетела, перемахнула через реку и пала на воду у другого берега.
В небе набирали силу оранжевые переливы зари. У Спири – уши кошачьи, и собственная игра не мешала старику слушать любой шорох вокруг. Кто-то тихонько ступал по тропе над косогором. Спиря,
– Как ноченьку скоротал, дедушка?
Старик отнял свирель от губ, улыбнулся с прищуром.
– Поспал в охотку.
– Здорово, дед-суседко!
– Здорово, Васенька Оленин. Давненько не виделись с тобой!
Ермак обнял Спирю.
– Слава те, господи! Наконец-то признал. Обидно было.
– Да разве можно мне перед своими вид подать, что в родные места попал? Сам пойми!
– Как не понять! Ладный ты стал мужик!
Атаман присел рядом.
– Нешто я мог забыть тебя, дедушка? Еще когда к городку подплывали, так со струга тебя среди всего народа распознал. Ты вот меня Васенькой знал, а я сюда Ермаком вернулся. Гляжу, вовсе по-новому живете?
– По-новому, Васенька. Ране жили, как бог на душу положит, а теперь, как Строганов велит.
– Не тягостно?
– Как для кого. Одним мягко, другим жестко. Хорошо, что хозяин хоть в зубы не тычет. Но волю свою все равно кого хочешь уважать заставит.
– Есть люди, кои меня помнят?
– Маловато таких. Может, кое-кто из стариков да старух еще не забыл.
– Сам Строганов знает, что я беглец с Чусовой?
– Со мной про это речи не было.
– Правду скажи!
– Вон как? Правду тебе? Изволь. Ему про тебя все ведомо. Где был и кем. Но чусовского житья тебе стыдиться нечего. Правильно жил. Кормчим ходил. Долгонько по чужим местам мыкался, а, глянь, опять к родным берегам воротился. Река наша хоша и сердитая, но от себя отпускать не любит.
– Про ватажников моих что скажешь?
– То и скажу: по ложке и каша. Есть мужики – оторви да брось, но и те в ратном деле пригодны. Только узда на них надобна железная.
– Не заскучали бы от мирного житья. От него лень и дурь на иных нападают.
– Задурят – остудишь. Небось не впервой тебе ретивых взнуздывать. А не ты, так и мы сами с усами! Впрочем, долго без дела сидеть хозяин мужикам твоим не даст. Станет вас в темные углы вотчин посылать, там строгановские порядки наводить... Почему это, Васенька, не спалось тебе прошлую ночку? В избе жарко было либо от чего другого?
– Заметил, стало быть, как бродил?
– Не слепой.
– Настенька вспомнилась.
– Старостина дочка?
– Она. Обещание дал на Чусовую воротиться. Вот вернулся, а о ней ни слуху ни духу. Верно, давно замуж вышла в чужие места?
– Здеся она.
– Может, знаешь, почему прячется? Все же суженой была, хоть и давнее это дело теперь.
– В земле Настенька спит.
Ермак низко склонил голову, долго молчал, вспоминая далекую молодость.
Спиря заговорил мягче:
– Знать, сердце-то в тебе не окаменело, Василий, коли затронула его моя весть? Через годок после твоего убега и померла. Сжил ее со свету родитель-злыдень,
– Да за что же?
– А ты сам припомни, как последний разок тайно с ней свиделся. Паренька мертвого без мужа родила, а вскорости, так и не встав с постели, вслед за ним в землю легла. На Утином погосте покоится. Посад, где ты с бабушкой жил, спалили. Сельчане то место кинули, а погост остался, только не на всех могилах кресты уцелели.
– Укажешь могилку?
– Укажу. Подле ее вечного покоя сосенку посадил. Жалел я бедную девку.
Тяжело вздохнул Ермак, глядя на реку. Восход золотил небеса, гомонили птицы. Поздняя кукушка начала робко пересчитывать чье-то долголетие.
– Люб ты ей был через меру, Настеньке-то. Много слез без тебя пролила.
– Да и я ее до сей поры не забыл.
– Знать, уж судьба ваша такая была. От нее, как от смерти, ни за какой пенек не спрячешься.
– Коли правда ту могилу знаешь, проводи меня сейчас к ней.
– Изволь. Садись вон в ту лодку, она ходчее других...
Спиря греб бесшумно. Лодка плыла подле берега, спугивая диких уток. То и дело с береговой гальки взлетали кулички. Быстрое течение Чусовой не мешало опытному гребцу. Ермак молча сидел на корме. Спиря больше не тревожил его ни расспросами, ни разговором.
3
Лунный свет. Поселок Ермаковых дружинников спал. В лесах гукали филины.
Атаман Ермак вышел из своей избы. После возвращения с погоста ему не спалось. Бирюзовое небо без единого облачка, синие леса, а на земле, на седой зелени полянки – полосы теней. Ермак медленно прошел мимо изб поселка, то исчезая в тени, то вновь появляясь на лунном свету. У ворот дремал караульный.
– Отопри, Степан!
Караульный, почесывая затылок, нехотя отпер ворота. Сказал с упреком:
– Не гоже тебе одному, без охраны, ночной порой выходить. Места здешние нам чужие.
– Не замай. Зорче гляди, Степка! – бросил атаман на ходу и пошел среди молоденьких сосенок прямиком к берегу по мокрому лугу, обильно орошая сапоги росой.
Он шел размашистым шагом, заложив руки за спину и не спуская глаз с лунных далей. Глубоко внизу, под косогором, неподалеку от лодок, дымил у воды костерик. Возле огня не было ни души. По пустынной реке погуливал ветерок, шевелил листву береговых кустов. Ермак спустился к огню: он догадывался, что запалил его не кто иной, как дед Спиря. Действительно, старик спал в ближней лодке. Ермак понял: костер разожжен для него. Спиря сообразил, что Ермак нынче не заснет от раздумий и спустится к реке посидеть у огонька.
Тишина! Будто и нет на реке людской жизни. Ясно слышен плеск воды у берега. Над костром вьется белый дымок, попискивают в огне головешки, вспархивают искры. Ермаку невольно вспомнилась народная примета: пищат дрова в костре, и искры вылетают – к скорому пожару или войне. Он подбросил в костер хворостину. Красные огоньки, прокалывая дымок, осветили лицо Ермака, отразились змейками в синей воде.
Смотрел атаман на огненные языки, то багровые, то алые, то золотистые, всегда влекущие взор, но и всегда жадные, голодные, злые...