Сказание о Старом Урале

Северный Павел

– А то и сталось, что на березке сохнуть повесили. Всем душегубам такая участь... А вот ежели Ермака словлю, повезу, как медведя, в клетке до самой Москвы. Его там лютой казнью казнят, все косточки на дыбе переломают, а помирать повесят вниз головой. За него царь награду чистым золотом обещал. Дело славное.

– И надеешься, стало быть, и золото и славу добыть? – вмешался в беседу Досифей. – Еще куска в рот не положил, а уже жевать да глотать собрался?

– Видишь, старче, мой кулак? В нем судьба Ермака зажата.

– Что ж, тебе виднее.

– Когда думаешь на Медвежий плыть? – спросил Строганов.

– Коли согласен дорогу показать,

то хоть завтра. Весь обшарю. Далече ли отсюдова до острова?

– Рукой подать.

– Вот и дельно, значит, завтра и возьмем там Ермака. Поклон тебе, хозяюшка, за твою хлеб-соль. Соснуть хочу после твоего ужина.

– Не желаешь ли в доме у нас прилечь?

– Нет, на струг вернусь, Семен Аникиевич. Приобык на воде спать.

Куренев встал, но пошатнулся.

– Отяжелел малость от хмельного.

– Беда невелика. Досифей-воевода сам тебя на струг проводит.

Куренев захохотал:

– Вот как ужин твой обернулся! Строгановский воевода – воеводу царского будто под венец поведет...

После ухода Куренева и Досифея Строганов постоял у раскрытого окна, прислушиваясь к вечернему колокольному звону. Обернулся к Серафиме, сказал с улыбкой:

– Вот теперь, Серафимушка, пожалуй, оставь нас, мужиков, одних. Скучный для тебя разговор пойдет.

– Стало быть, есть все же и от меня секреты?

– Неужли осерчала?

– Небось строгановским бабам и мужицкий разговор не скучен.

Как только Серафима ушла, Строганов спросил у Ермака и Иванка:

– Что про воеводские речи скажете?

– Казнь Ермаку Тимофеичу за царя обдумать успел. Такому попадись – все жилы в клубок смотает! – сказал Иванко.

– Мыслишка одна завелась, – проговорил Семен. – Ты, Ермак Тимофеич, отбери себе отряд из самых дельных да вечерком, как стемнеет, тихонько обойди наш городок. Ниже женской обители сядете в лодки. Спиря проводит вас на остров, а Досифей приплывет туда утречком с царской дружиной. Когда воины сойдут на остров, мои ратники отвяжут воеводские струги, те и уплывут...

– А моим людям воеводу кончать?

– Всех до единого. Это тебе, Тимофеич, первый мой боевой наказ. Тебе самому не захочется, чтобы сказ воеводы про твою казнь былью обернулся, а мне не с руки тебя утерять. Разом отшибем у всех царских воевод охоту тебя на Каме искать. Понял?

– Как не понять! Стало быть, за Знахаря-изменника самому рассчитываться приходится? Что ж, думаю, управимся с воеводой.

– Только великого шума не поднимайте на острове, чтобы вогулы не дознались, а то переполошатся и галдеж поднимут. Как управишься на острове, заверни ко мне на обратном пути, порасскажи, как дело было... Куренева живым оставить нельзя: слишком многое раньше времени о людях твоих проведал... Да и тебя самого, похоже, узнал у меня за столом!

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

1

Осень пришла на Чусовую хмурая и холодная. Убитая ранними утренниками, листва почернела и опала раньше обычного. Слипшимся половиком она плотно покрыла мокрую землю. У такой осени нет постепенного увядания, красочного и грустного – она похожа на злую и жестокую болезнь в природе.

Дождливым вечером, в сумерках, Семен Строганов один бродил по горнице нижнегородского дома. Помигивал огонек лампады перед образами старинного письма, догорала на столе толстая восковая свеча. Поскрипывали сверчки. Анюта с раннего утра отплыла на Каму, в Кергедан за зимней одеждой. Задумался Семен. После гибели воеводы Куренева с отрядом на Медвежьем острове пришел царский наказ. Именем государя московские дьяки повелевали изничтожить в строгановских вотчинах разбойников Ермака. Что ж, и этот царский наказ придется исполнить... Едва ли кто из Ермаковых молодцов, так быстро и тайно управившихся с куреневским отрядом, вернется из сибирского похода подобру-поздорову... Но ценою их гибели Сибирь станет строгановской вотчиной, подвластной московскому царю...

Еще думал Семен о причинах, по коим сибирский хан Кучум обещался прислать к Строганову послом самого царевича Махмет-Куля.

Может, вогульская молва донесла Кучуму о прибытии на Чусовую ратной вольницы?

Тихо в доме без Анюты. Одиноко хозяину в такой тишине. Нужна ему Анютина молодость, чтобы молодеть самому, беречь прежнюю непреклонность воли, не уступать недугам старости, не терять силу веры во все, что задумано о Сибирском царстве.

Будь сейчас дома Анюта – не позволила бы так вот молча шагать по горнице! Умеет и разговором отвлечь от тяжких раздумий, и старинные песни знает, любимые Семеном еще с детских лет...

За последний год Семен стал находить в себе сходство с отцом в старости. Только отец мучился, не слыша стука собственного сердца, а Семен теряет уверенность, есть ли в нем человеческая душа. Была бы, так верно сумела бы согреть сердце Анне Орешниковой, Катерине, Анюте? А разве согревала?

Мысли о человеческих чувствах, близких женщинах, ушедших друзьях, вроде Голованова, меркли, отступали перед главной мыслью – о величии Руси, об одолении Сибирского царства. Эта мысль давала силу, приказывала жить. Но Семен и тут признавался себе, что не одна слава Руси побуждала его к огромному сибирскому предприятию. Слава славой, но ведь уже прибыл на Каму, в Чердынь, царский дьяк Яхонтов, чтобы подсчитать, сколько оброку платить Строгановым с камских вотчин в царскую казну. Оброк будет огромным, строгановские прибыли пойдут на ущерб. Начнет иссякать богатство, потому что льготные двадцать лет уже миновали... Значит, нужно махнуть за Урал, на Тобол-реку, чтобы снова стать лет на двадцать неограниченным сибирским властелином. Не достигнув этого, не может лечь в могилу Семен Строганов. А нужна ему для захвата власти над богатствами Сибири Ермакова дружина, только что спасенная от плахи и виселицы ценою гибели царского воеводы.

Скрипнула дверь. Семен услышал за спиной знакомый старческий кашель. Спиря Сорокин отвесил хозяину низкий поклон.

– Смелей проходи. Намок?

– Непогодит.

– Садись, Спиря. Проведать меня пришел?

– Дело есть к тебе. Только...

Спиря огляделся в горнице.

– Никого нет, кроме сверчков. Говори.

– Один, стало быть? Оно и хорошо. Только ты, хозяин, тоже присел бы. Слово мое стариковское устанешь стоя-то слушать.

Семен усмехнулся и сел у стола. Молча придвинул своему гостю чарку с медом и блюдо, прикрытое кисеей – Анюта вечерять оставила. Спиря прислушался к звукам в избе.

– Осень на сверчков ноне таровата. Зима, стало быть, сугробная да студеная впереди.

– Издалека приступаешь. Еще что скажешь?

– Скажу, скажу, да вот только титловое слово подберу. Помнишь, поди, когда Ермак к нам со своими людьми приплыл, ты наказал мне тобой самим быть в их стане? Будто не Спиря осередь их живет, а Строганов Семен Аникьич?

– Помню.

– Вот я и объявился перед тобой рассказать, про что наслушался и чего нагляделся. Да ты слушаешь ли меня, батюшка?