Сказания о Титанах
Шрифт:
— А соблюден закон звериной правды?
— Он соблюден: «Без лютости отвага».
— Ну, расскажите коротко и прямо.
И начнут, бывало, юноши говорить, и скажут друг о друге:
— Отец, Язон медведицу под себя подмял и отпустил, увидев двух малолеток-медвежат. Он мать почтил.
— А Актеон у барса вырвал из когтей козленка и погрозил когтистому зверюге: «Смотри в другой раз!..» Барс был сыт и рвал козленка без нужды — от ярости и злобы.
…Но сегодня наставник не спросил их, как бывало. Он даже не оглянулся на охотников.
Осторожно
Неподвижно, долго-долго стояли удивленные юноши, наблюдая учителя. И вот Актеон осторожно, чуть подтолкнув Язона, шепнул ему:
— Ты видишь?
— Вижу.
— Это что?
В буром золоте бороды Хирона что-то серебрилось и белело. Казалось, будто Время, которое еще никогда не подступало к бессмертному кентавру, вдруг потянулось к нему паутинными пальцами и, перебирая в его играющей золотом бороде волос за волосом, тончайшей, тоньше воздуха, кистью неслышно серебрило то один волосок, то Другой.
И вдруг, не выдержав, шагнул Актеон к Хирону и спросил:
— Отец, кто проводит по золоту твоих волос серебром, как у стариков? Ведь ты не подвластен Хроносу-Времени.
— Я познал утрату, — ответил Хирон.
— И что ж! Утраты не омрачают радость богов. Они были у тебя и прежде. Осенью много листьев опадает с деревьев. Разве кто жалеет листья? Это ж осень. Не так ли ты нас учил?
И ответил Хирон:
— Ты, мальчик, прав. Так говорил я вам и себе. Я видел утраты — и свои, и чужие, но тогда я еще не познал их. Утрату познают, когда любят. Тогда впервые слышишь голос Ананки-Неотвратимости. Я услышал сейчас ее голос. И учусь сейчас новому мужеству, более твердому, чем былое.
Переглянулись ясными глазами Актеон и Язон, полубоги, и слегка пожали плечами. От таких плеч отползли бы львы в кусты. Они были молоды, и хотя были смертны, но еще не познали утрат. А Любовь?.. И тут оба разом обернулись друг к другу, и встала перед их глазами Меланиппа, с конским телом, блестящим, как агат, и с девичьим торсом, золотисто-белым, словно цветы асфодели, — их подруга-красавица, внучка Хирона.
И вдохнули юноши в себя полмира:
— Меланиппа!
А у входа в пещеру тихо испустила свой последний вздох Харикло.
— Умерла…
— Актеон, мне будто послышался голос учителя. Кто-то сказал: «Умерла». Ты слышал? — В глазах Язона стоял вопрос.
— Слышал. Да, ведь старая Харикло была смертной.
Но и в глазах Актеона стоял тот же вопрос.
— Пойдем, окунемся в волны.
И пошли юноши, полубоги-герои, к потоку, где жила нимфа Окирроэ, дочь Хирона, мать девушки-кентавра красавицы Меланиппы.
Сказание о мальчике-боге Асклепии и об океаниде Филюре
Что за горный поток, то журча, то бурливо кипя, бежит за скалой на закат далеко, к подножию Пелиона? В том потоке живет речная нимфа Окирроэ.
Раз подошел к потоку, где жила Окирроэ, бог Аполлон, принес в гнезде птицы-феникса младенца. Положил гнездо с младенцем на берегу и исчез бог Аполлон. Только Заря-Эос улыбнулась младенцу и сказала:
— Здравствуй, Асклепий!
Нашла на заре Окирроэ гнездо. Понесла гнездо с новорожденным к Хирону в пещеру. А Хирон уже все знал о младенце и сказал дочери Окирроэ:
— Пестуй.
И стала Окирроэ пестуньей Асклепия.
Спросили юноши-герои Хирона:
— Отец, кто этот малютка? Он титан? Или, как мы, герой?
И ответил им Хирон:
— Он бог.
Близ потока в гроте пестовала нимфа Окирроэ Асклепия. Говорил, бывало, малютка-бог нимфе:
— Окирроэ, расскажи мне какую-нибудь правду! Ты ведь знаешь столько настоящих правд.
И спросит Окирроэ Асклепия:
— А какую правду ты хочешь услышать?
— Расскажи мне настоящую правду, но и самую-самую лучшую.
— Хорошо, — отвечает Окирроэ, — расскажу я тебе правду чудес, настоящую правду. Живет эта правда чудес за океаном. И поют о ней океаниды и ветры. И поют о ней сестры Сирены. А мы, речные нимфы, слышим отсюда тот дальний-дальний голос Сирен из-за океана.
И начнет Окирроэ течь словами, такими словами, какие еще никогда не текли на горе Пелион.
Кругом сидят юноши — полубоги-герои, и слушают ту правду чудес, настоящую правду. И слушает ее Меланиппа, внучка Хирона, а бывало, и сам мудрый кентавр Хирон.
— Стоит средь океана, на Мировой реке, голый каменный остров. На каменном острове — скала. А на скале сидят птицы — не птицы, девы — не девы, змеи — не змеи. Будто срослись в них птица с девой и дева со змеей. Что за птицы чудные! И в хвосте у них змейки. Да как вдруг запоют!.. Чуть услышишь их песни — так стал, и ни с места. Только и в тебе все поет. И дышать — не дышишь. Подумаешь: вот оно, пение муз на горе Геликон! Да ведь где Геликон! А стоит здесь каменный остров средь океана. На каменном острове — скала. А на скале сидят птицы — не птицы, девы — не девы, змеи — не змеи… и поют. Что за сладкий сон! Берегись, берегись этих снов, мореход! Берегись Сирен!..
Спи же, Асклепий, спи. Сирены — нам сестры…
И скажет Асклепий, малютка-бог:
— Я сплю. Расскажи мне еще одну правду чудес, Окирроэ.
И начнет течь Окирроэ словами:
— У праотца потоков и рек, у древнего титана Океана, было пятьдесят дочерей-океанид. И среди них — океанида Филюра, с волосами как лесная листва. Не захотела Филюра жить только в одном океане, между мирами живой жизни и мертвой. Захотела Филюра выплыть в море Крона, в живую жизнь. Захотела не то видеть, что за океаном, захотела видеть то, что впереди океана, где живут титаны и великаны. Выплыла она из черных вод в воды зеленые. А затем увидела и воды синие. А за ними воды голубые. И только залюбовалась голубыми, как увидела и воды пурпурные.