Сказания земли Ингесольской
Шрифт:
Спросила в воздух, в черемуху и багульник:
— Ланеге, ты?
Ветер шевельнулся у щеки:
— Еще и листья не всплыли, Ачаи, не торопись цвести, вода холодна.
— Кто здесь?
Нет ответа.
Встала, отряхнула джинсы, помедлила.
— Кто бы ты ни был, не говори ему, что я приходила.
Тихий смех скользит по ветвям, подталкивает к тропе, скрипит галькой под ногами, срывается каплей с весла:
— Ты думаешь, он не узнает?
А облака уже порозовели, и вода отливает золотом и медью.
Причалила к берегу в сизых сумерках, вытащила на берег лодку, побрела к дому.
Холодно.
Лето.
Ох,
Вернулись из школы подростки, и сразу стало проще. Прибежал Ерка, восхитился: какая лодочка! Пойдем завтра до Урокана прокатимся, может, повезет увидеть цаплю, и пару сеток бы поставили… Ирена обрадовалась больше, чем сама от себя ожидала. Когда поняла, почему, — устыдилась. Кунта очередной раз намекнул, что он бы прогулялся с ней на лодке, и еще вчера она бы стала искать причины для отказа, а сегодня легко и охотно согласилась: конечно, мы как раз с Еркой собирались пройтись в сторону Урокана, давай с нами — и парень сразу потерял к вылазке всякий интерес. Само собой, мне с Еркой весело, мы друг друга понимаем с полуслова, но не только в этом дело: я же бессовестно отгородилась пацаном от поклонника. Нехорошо, наверное… но так гораздо легче.
Весь выходной на воде, цаплю не увидели, как ни всматривались, и до Урокана не дошли, зато в сетку попались две кужки размером с ладонь, две полосатых хойлы чуть поменьше, пяток малежек и несколько совсем мелких, этих отпустили. А крупных почистили и зажарили на прутиках. Ерка развел костер прямо на узкой полосе песка между водой и сплошным лесом. Если бы не комары, счастье было бы полным, но куда от них денешься? Пляжик маленький, три метра в длину, полметра в ширину, слева камыш стеной, справа — островок стреловидной темно-зеленой водяной травы с крохотными белыми цветами на верхушке, а за ним сплошным ковром качались на пологой волне глянцевые округлые листья, и среди них приподнимались над поверхностью зеленые шарики на ножках — бутоны.
Почудился далекий барабанный рокот, внутри что-то сжалось и заныло, заложило уши, волна плеснула прямо по сердцу, обдавая холодом, по плечам пробежал озноб. С чего, солнце же шпарит вовсю, теплынь…
Кувшинки вот-вот зацветут.
И когда они зацветут…
— Будешь еще рыбу? — спросил Ерка.
— А?.. нет, спасибо, больше в меня не поместится. Доедай.
Пацан кивнул и вгрызся в сочный поджаристый рыбий бок.
Близился солнцеворот — солнце взбиралось на вершину неба, чтобы затем скатываться с нее до самой Долгой ночи. К великому летнему празднику сельчане готовились загодя, чем ближе Верхушка, тем больше было суеты. Девчонки шушукались и стреляли глазами. Парни косились в их сторону и ухмылялись. В магазине раскупили весь запас цветной тесьмы, лент и блестящих пуговиц. Ирена не удержалась, тоже запаслась. Хелена сказала — приходи, будем к Верхушке нарядное шить. Ирена испугалась: ой, шить! Не умею… Оказалось, впрочем, что никто и не ожидает от нее портновских чудес. Главное было — чтобы поярче и попестрее. Так что она сидела рядом с Хеленой во дворе на лавочке, возле импровизированного столика, — два чурбака и две доски, — и нашивала в варварском беспорядке разноцветные ленточки и пуговки на обыкновенную джинсовую рубашку. Получалось диковато, но, пожалуй, красиво.
— Тут бы еще что-нибудь пушистое, — в порыве вдохновения сказала Ирена, оглядывая результаты рукоделья.
— Можно, — согласилась Хелена. — Погоди-ка…
Ушла в дом, вернулась со свертком. Высыпала перед Иренкой целый ворох меховых обрезков.
— Ни на что другое
Ирена неловко тыкала шилом в край мехового лоскута, продергивала толстую нитку, снова тыкала. Хелена одобрительно кивала.
— К осени, глядишь, и рукавицы научишься шить, а там и полушубок себе стачаешь… — Увидела ужас в глазах девушки, засмеялась. — Да теперь времена другие, теперь не всякая умеет. А раньше все сами… У тебя ничего, выходит. Вот, помню, было мне лет как тебе, я себе к Верхушке красную рубаху собрала. Тогда как раз отец в город ездил, привез ткань, огнем горела. Нейыгын увидел меня в той рубахе — забыл как говорить.
Вздохнула, покачала головой:
— Ай, какой был Нейыгын… Мы с ним с той Верхушки долго, долго… Я к нему сама подошла. Так — робела, а на Верхушку можно.
И замолчала, уронила руки, сидела, смотрела в никуда, улыбаясь давнему.
— Это твой муж? — спросила Ирена.
— Нет, муж был Оргай. Муж потом… Нейыгын после на Сайне женился, ты ее знаешь. А мы с ним так, любовь была, да прошла. А у тебя с Кунтой что?
Вздрогнула. Шило впилось в ладонь.
— Ничего.
— Да не хочешь — не говори, только я же не слепая. Вижу.
Хорошо, что ты не видишь, на самом-то деле, — подумала Ирена, слизывая с ладони каплю крови.
Засобиралась домой. И руку вот поранила, и вообще…
Остальное лучше дома дошью. Там никто не будет спрашивать, что у меня и с кем.
Они как сговорились, честное слово. Заходили в библиотеку, заводили разговоры — и неизбежно сворачивали на одну и ту же тему, и каждый приплетал к слову Кунту. Постепенно Ирена начала осознавать, о чем толкуют и чего от нее ждут. Солнцеворот — праздник жизни и огня, солнцу на радость всякий жар — от пламени ли, от горячих ли тел. В глазах сельчан они с Кунтой, оказывается, уже были парой. Само собой разумелось: эти двое будут праздновать во всех смыслах вместе, вплоть до соития. Оно, в общем, и так не табу, а на Верхушку вообще благо, солнцеликому Айче, дающему жизнь, угодна человечья любовь. Потому и принаряжаются, потому и глазами стреляют, потому и ухмыляются: предвкушают. Соединившиеся в ночь солнцеворота будут счастливы, даже если потом остынет. Еще лучше, конечно, если будет гореть ровно, чтобы женитьба и дети…
Ой нэ, что делать, нет, только не Кунта! Он хороший, но как подумаю… Ни за что…
Наконец и он сам явился. Смущался, косил взглядом в сторону.
— Верхушка уже завтра, — а смотрит куда угодно, только не на Ирену.
— Ну да, — ответила она.
— Ты же пойдешь со мной, правда?
Ирена зажмурилась. Духи Ингесолья, дайте сил. Попыталась вывернуться:
— Все пойдут, и я со всеми.
Отступись, пожалуйста.
— Нет, Ирена Звалич, — и наконец взглянул прямо. — Не со всеми, а со мной. Пойдешь?
Не хочет догадываться. Куда деваться… Придется отказывать — ясно и недвусмысленно.
— Кунта, ты не обижайся только… С тобой — нет.
И конечно, обиделся, задохнулся даже, побагровел, кулаки стиснул — вылетел из библиотеки, злой на весь мир. Ойе, варак, как же нехорошо вышло…
Сидела, ссутулясь, закрыв лицо руками. На душе муторно. Знаешь, что сказала — правильно, и не могла иначе, а все равно…
Не хочу я этого праздника. Для себя — не хочу. Единственный, с кем бы… а, глупости какие, вот единственный-то будет, в отличие от всех прочих, на работе, этому точно не до меня в такую ночь.