Сказано — сделано
Шрифт:
— Ну, зачем так говорить. Кондрат Вульфович — очень порядочный, культурный человек. Без пяти минут доктор наук. Через неделю он улетает в Версаль на симпозиум. Вот он и торопится.
Татьяна Николаевна вздохнула и направилась к старенькой «Оптиме», под которую в три слоя был подложен войлок от изношенных валенок. С этой подкладкой машинка не так сильно стучала и не будила сына, когда ей приходилось засиживаться допоздна.
«Улетает в Версаль», — повторила она про себя. Трудно было поверить, что можно вот так просто купить билет, захватить в дорогу варёную курицу, «Огонёк» с кроссвордом и улететь в Версаль. Вообще, ей представлялось, что Версаль — это озорная выдумка писателя Дюма. Там сверкают на солнце фонтаны, плетут интриги кардиналы, мушкетёры беспрерывно дерутся на дуэлях, а капризные людовики отравляют жизнь несчастным королевам. Симпозиум же таксономистов и систематиков никак не вписывался в эту картину.
Самой Татьяне Николаевне не приходилось ездить дальше Бердянска, где она три года назад провела отпуск вместе с сыном. Из поездки запомнились только длинные очереди в столовые и дикое количество склизких медуз, которыми в тот год было богато Азовское море. Татьяна Николаевна привычным движением вставила бумагу в каретку и раскрыла рукопись пауковской статьи с интригующим названием: «Ревизия закавказских клопов-щитовиков близких родов». Но прежде чем взять первый аккорд, она обернулась и крикнула:
— Колюня, покорми Маркиза! Рыба стынет на балконе.
Третьим и последним членом семьи Скородумовых был огромный сибирский кот с роскошной дымчатой шерстью и грустными жёлтыми глазами. На груди у него имелся аккуратный белый треугольник с тёмной полосой у горла. Имя Маркиз придумал для кота Коля. И надо думать, удачно. С одной стороны, оно отражало благородство его кровей и степенность характера, с другой — имя было удобно в употреблении и быстро пришлось по душе самому коту.
— Маркиз, Маркиз, Маркиз-кис-кис! — позвал Коля, заходя в свою комнату. Маркиз чинно сидел на письменном столе, положив роскошный хвост на учебник математики. Жёлтые, немигающие глаза кота смотрели на Колю со строгой грустью.
— Извольте, ваше благородие, откушать мойвы, — сказал Коля, жестом приглашая кота на трапезу. Ноздри Маркиза затрепетали. В отличие от других котов Маркиз никогда не суетился, не бежал с угодливой поспешностью на кухню, задрав хвост и тыча носом в пятки хозяина. Через некоторое время после приглашения он сам являлся к месту обеда, неторопливо обнюхивал миску и степенно принимался за еду.
Коля вынул из-под подушки «Голову профессора Доуэля», и ему вдруг с удивительной ясностью представились золочёные корешки библиотеки приключений. «А что, может, всё и получится, — подумал он. — Найдём мы с Ляпой этого человека и тогда…» Коля мечтательно вздохнул и углубился в чтение. Но едва он успел прочесть, как несчастная профессорская голова открыла глаза и зашевелила губами, как на балконе нервно затряслась консервная банка, привязанная к перилам. В ней со звоном запрыгали шайбы, винтики и прочая слесарная мелочь. От банки вверх тянулся тонкий нейлоновый шнур. Коля с сожалением закрыл книгу и, бросив на ходу: «Мам, я сейчас!», выскочил из квартиры.
Звенящая банка была сигналом. Сигнал же этот означал, что Саша призывает друга по срочному, важному, а может быть, даже и тайному делу.
Надо сказать, что ребята жили в одном доме и в одном подъезде. Только квартира Скородумовых находилась на десятом этаже, а квартира Оляпкиных — на пятнадцатом. В обеих квартирах имелись телефоны. Но в разговорах по телефону было что-то скучное, обыденное и даже казённое. Одно дело — снять трубку и спросить, какой параграф задан по истории, или выяснить, как пишется слово «винегрет». И совсем другое, когда тебе нужно срочно сообщить, что крючок от вешалки сделан из магниевого сплава и что, превратив его в опилки, можно устроить замечательный фейерверк. Да и вообще, в прыгающей банке было что-то живое и весёлое…
Глава 4. Все в дыму
Если Коля Скородумов беззаветно любил книги, то Саша Оляпкин любил всё. Едва ли в городе нашёлся хотя бы один кружок, который бы он когда-то не посещал. В разное время он играл на турецком барабане, собирал монеты и пуговицы, выпиливал лобзиком, производил химические опыты, изобретал вечные двигатели, искал клады, улавливал мысли на расстоянии и даже вышивал гладью. Ещё вчера он стоял на голове по системе хатха-йога, пил носом воду и умолял друзей закопать его на три часа в землю. А сегодня он уже сидит на крыше и жадно смотрит на звёздное небо в театральный бинокль. Ах, как хочется увидеть хотя бы одну «чёрную дыру» или на худой конец «белого карлика»! Ведь накануне по телевизору объявили, что Вселенная разбегается в разные стороны. Значит, нужно торопиться, а йога может и подождать. К счастью, вскоре выяснилось, что Вселенная разбегается не слишком быстро. Ну, а раз так, то и с «чёрными дырами» не надо пороть горячку. «Что-что, а Вселенная от меня никуда не убежит», — резонно сказал сам себе Саша и бросился в волшебный мир фокусов. Он хорошо научился втирать в щёку пятак, угадывать карту, извлекать из уха серпантин и даже занял второе место на конкурсе магов и чародеев третьего отряда пионерлагеря «Еловый бор». Правда, его мечта — распилить на новогоднем концерте в школе круглую отличницу и красавицу Аллу Тыжных — так и не сбылась. Последней Сашиной любовью была резьба по кости. На выставке детского творчества он увидел костяные фигурки, присланные чукотскими пионерами. Композиция «Медведь на льдине» пленила его. Друзьям и близким он сообщил, что хочет остаток жизни посвятить резьбе по кости. Правда, сразу же возникли трудности с костями. Говяжьи мослы, выловленные из борща, оказались совершенно непригодны. Свиные, бараньи и куриные — тоже не годились. Нужны были бивни мамонтов или на худой конец рога северных оленей. Наконец Саше удалось раздобыть довольно крупный обломок оленьего рога. Этот рог он пилил, резал и полировал почти месяц. По мере уменьшения исходного материала менялись и творческие планы. В конце концов Саша создал нечто похожее на зубочистку. Только больших размеров. Коля осмотрел творение друга, долго думал, потом сказал: «А знаешь, Ляпа, эта штука похожа на швейную иглу неандертальцев. Такими иглами они сшивали шкуры мамонтов». Объяснение пришлось творцу по душе. Он изготовил прекрасную деревянную дощечку-подставочку, укрепил на ней своё произведение и приклеил табличку с надписью: «Игла швейная. Неандертальская».
Итак, Коля по срочному зову друга выскочил из квартиры, вбежал в лифт и нажал кнопку пятнадцатого этажа. На полированной стенке кабины он прочитал выведенную мелом надпись: «ЗИНИТ ЧИМПИОН». Коля поморщился и с негодованием стёр каракули. Нет, конечно, «Зенит» станет чемпионом, но зачем же так безграмотно! На противоположной стене в лучших традициях было выцарапано: «Здесь был Костя». Подобные надписи — Коля знал — существовали ещё в Древнем Риме. Так, при раскопках легендарных Помпей археологи обнаружили следующую надпись: «Гай Пумпидий Квадрат здесь был за пять дней до октябрьских нон». Как бы, наверное, обрадовался этот Гай Пумпидий, доведись ему проехаться в этом лифте.
Дав поочередно два коротких и два длинных звонка, что на языке азбуки Морзе означает букву «я», Коля подозрительно втянул носом воздух и явственно уловил запах гари. Дверь распахнулась, и на пороге в клубах едкого дыма возник силуэт друга. Силуэт хрипло кашлял и отчаянно размахивал руками.
— Опять бездымный порох изобретал? — спросил Коля.
— Нет, дымовуха сработала, — вытирая глаза, ответил Саша. — Случайно, понимаешь. Я не хотел. Я думал, плёнка негорючая, а она ка-ак фукнет! Ну, меня мать убьёт, если дым учует. Сам знаешь, цветы… Помоги скорей дым разогнать.
— Что ж я тебе, пропеллер? Открывай живо все окна, двери, устрой сквозняк!
— Ты что — сквозняк! Цветы не выносят сквозняков.
— Ай, ничего с ними не случится. Делай, что говорю!
Квартира Оляпкиных была до предела заполнена цветочными горшками. Горшки стояли на подоконниках, столах, тумбочках, книжных полках и даже на стульях. Со стен лениво свешивался перистый аспарагус, томно цвела гортензия, прикреплённая к балконной раме, а неприхотливый шотландский плющ обнимал молочные бока холодильника. На полу по углам стояли горшки с чем-то посаженным, но ещё не взошедшим. В целом квартира напоминала оранжерею ботанического сада, и потому присутствие в ней дивана, телевизора, стола и прочих бытовых вещей казалось неуместным.
Цветы разводила Сашина мама. Она работала экскурсоводом и за день так уставала от людей, суеты и даже от собственного голоса, что цветы, как она считала, были её единственным спасением. Они безмолвно росли в своих горшках, никуда не двигались, не спешили и, что самое главное, не спрашивали, почему у Медного всадника босые ноги и когда закрывается «Гостиный двор».
Окна и двери были раскрыты, но едкий дым не спешил покидать квартиру.
— Тяги мало. Надо чем-нибудь помахать, — на свою беду решил Саша и, недолго думая, сдёрнул с дивана большой клетчатый плед. На пол полетела книга, из которой выпорхнули очки. Очки ударились об горшок с африканским бальзамином, а затем повисли на листьях влаголюбивого циперуса. Это были любимые очки Сашиной мамы, которые она привезла из поездки в ГДР. У них были замечательные цейсовские стёкла, темневшие на ярком свете и, напротив, светлевшие в темноте. В народе такие очки называют «хамелеон».