Скажи «да», Саманта
Шрифт:
Я вернулась в Лондон, полная опасений и страха, и не только из-за Джайлза, но также из-за Дэвида.
А по телефону я сказала Джайлзу:
— Я вернусь обратно, но только с одним условием. Вы не станете приглашать Дэвида Дарэма в студию в то время, когда я там буду, и вы не дадите ему моего адреса.
— Вы что, не хотите видеть его? — с удивлением спросил Джайлз.
— Нет, — кратко ответила я.
Наступило молчание, но, потом, обдумав мои слова, Джайлз ответил:
— Ваша личная жизнь меня не касается, Саманта. И если вы не хотите видеть
При виде меня Джайлз пришел в восторг оттого, что я так сильно похудела. Мне же казалось, что от меня остались одни глаза, а Мелани подшучивала надо мной, утверждая, что я похожа на фонарный столб. Впрочем, Молинью и Норман Хартнелл тоже в восхищении от моей худобы и обещают в своей новой коллекции создать несколько туалетов специально для меня.
Первое, что я сделала, вернувшись в Лондон, это записалась в библиотеку, и спустя примерно неделю тамошние сотрудники уже привыкли к тому, что я меняю книги чуть ли не через день, и подшучивают надо мной по этому поводу всякий раз, когда я там появляюсь.
Я изо всех сил старалась восполнить пробелы в своем образовании, но не забывала и других слов Дэвида обо мне — то есть что я «до смешного невинна».
Я все еще слышала, как он говорит мне об этом с издевкой в голосе, и помнила, как его язвительные слова точно плетью стегали меня по больному месту и приводили в отчаяние.
Я думала о том, что он находится в обществе леди Беттины, и была уверена, что все женщины, которые домогались его в прошлом и которых он, возможно, любил, были очень опытными и умудренными жизнью. Я с отчаянием повторяла себе, что он считает меня скучной, и это не удивительно. Да и какой же я могу быть, если я столь несведуща в вопросах любви, как, впрочем, и во всем другом!
Трудность заключалась в том, что в то время как я могла многому научиться, читая книги по истории, литературе и другим предметам, книги, которая научила бы меня любви, по всей вероятности, просто не существовало.
Конечно, читая художественную литературу, я знакомилась со знаменитыми любовными историями, случавшимися на протяжении веков, и, размышляя о прочитанном, я приходила к выводу, что если бы я любила Дэвида по-настоящему, я сделала бы то, чего он хотел от меня. Ведь в конце концов короли отказывались от короны, между государствами вспыхивали войны, между семьями возникали вендетты, а люди подвергались пыткам и гибли и все из-за любви!
Быть может, Дэвид был прав, и любовь — это слишком важное чувство для того, чтобы от него отказываться.
Я все думала и думала о Дэвиде, вспоминая, как он просил меня поехать с ним. И чем больше книг я читала, тем больше убеждалась в том, что люди готовы принести в жертву все самое дорогое ради человека, которого любят.
Нескоро пришла я к такой мысли, но осознав это, я сказала себе, что если бы я очень сильно любила Дэвида, то поступила бы так, как он хотел, даже вопреки собственным принципам.
Я чувствовала, что для того, чтобы вновь завоевать его любовь, я должна принести эту жертву, и что нет на свете ничего слишком трудного и слишком страшного, чего бы я не сделала ради того, чтобы Дэвид снова полюбил меня.
Ночи напролет я лежала без сна, мечтая о том, как в один прекрасный день я приду к Дэвиду и скажу ему;
— Меня больше нельзя назвать «чудовищно невежественной» и «до смешного невинной». Я теперь многое знаю, и я искушена в любви.
И я представляла себе, как он протянет ко мне руки и скажет, что любит меня, и после этого мы снова будем счастливы. Даже мысль о том, что Дэвид прижимает меня к себе и целует, наполняла меня тем же восторгом и удивлением, какие я ощутила при самой первой нашей встрече.
Хотя прошло уже немало времени, но одна мысль все-таки утешала меня, и это была уверенность в том, что если Дэвид не женился на мне, то он не женится и ни на ком другом.
Но, говорила я себе, быть может, когда он увидит, как я изменилась и какой огромный труд я проделала ради любви к нему, он все-таки попросит меня стать его женой. Вместе с тем, я чувствовала, что это не более чем мечта, нереальная, неосуществимая мечта, которая никогда не исполнится. Но все-таки я должна в нее верить!
Выхода у меня не было. Я должна была стремиться изменить себя, потому что знала: без Дэвида я никогда не буду счастлива, а, значит, и жизнь моя потеряет всякий смысл.
Голос мой затих в темноте спальни. Должно быть, я говорила очень долго. Я до такой степени погрузилась в воспоминания, что почти забыла о том, что Дэвид действительно находится здесь и слушает меня.
Это было все равно, что говорить с воображаемым Дэвидом, как я делала каждую ночь с тех пор, как убежала от него.
Я вздрогнула, когда снова услышала его низкий голос. Он спросил:
— А что случилось потом, Саманта?
— А потом… я встретила Питера и Виктора, — ответила я.
— Расскажи мне о них, — потребовал Дэвид.
Раздумье двадцатое
Джайлз повез меня в Сайон-Хаус, принадлежащий герцогам Нортумберлендским, чтобы сфотографировать в интерьерах дворца. Это была идея журнала «Вог» — им хотелось, чтобы модели Джайлза позировали ему в реальной обстановке фешенебельных загородных дворцов.
Сайон-Хаус оказался поистине сказочным местом! Я никогда не думала, что существует столь изысканные и роскошные интерьеры. Интересно было бы увидеть этот особняк в былые времена, когда по его залам расхаживали десятки лакеев в ливреях с серебряными пуговицами, а герцог Нортумберлендский устраивал грандиозные приемы, на которых бывали члены королевской фамилии.
Все годы воины особняк был необитаем, и это придавало ему несколько нежилой вид, какой обычно бывает в доме, где хозяева не живут. Но все-таки его великолепие по-прежнему поражало воображение, и мне доставляло истинное наслаждение позировать в холле с колоннами и позолоченными статуями, или в длинной картинной галерее, или в роскошно обставленных залах.