Скажи «да», Саманта
Шрифт:
Я предполагала, что он, так же, как и Дэвид, потом захочет заняться со мной любовью, и решила, что на это я отвечу «да».
Я старалась не думать о том, что мне будет страшно или что в последний момент у меня может не хватить духу. В конце концов Питер мне нравился, и даже очень. Он был самым добрым и милым другом, какой только был у меня в жизни, и при его мягкости и нежности он никого не способен был напугать, даже меня.
Самое удивительное было то, что Питер никогда не пытался меня поцеловать, и хотя он почти каждый вечер куда-нибудь меня приглашал, а каждую субботу возил за город, он неизменно бывал мил и дружелюбен, но и только.
Если бы не все другие молодые люди, которые без конца приглашали меня на танцы и продолжали делать скрытые намеки на кое-что другое, что им хотелось бы сделать, я подумала бы, что утратила всю свою былую привлекательность.
«Надо как-то подбодрить Питера, — говорила я себе. — Если мы будем продолжать в том же духе, то мне будет не меньше ста тридцати лет, пока я стану достаточно опытной в любви, для того чтобы понравиться Дэвиду, а он к тому времени обо мне и не вспомнит».
Теперь, думая о Дэвиде и леди Беттине, я ощущала где-то внутри невыносимую, мучительную боль, которая пришла на смену щемящей тоске, охватившей меня в тот момент, когда я узнала, что они вдвоем отплывают на «Королеве Мэри». Я старалась не думать о них, но это было очень нелегко, потому что я все еще видела их, танцующих в Брэй-парке, тесно прижимающихся друг к другу. Я видела, как раскосые глаза леди Беттины смотрят в глаза Дэвида, а ее губы призывно обращены к его губам.
«О Дэвид, Дэвид!» — взывала я, мысленно обливаясь слезами и огромным усилием воли заставляя себя думать о чем-нибудь другом.
Иногда ночами я и в самом деле плакала, потому что все казалось таким безнадежным! Потом я говорила себе, что все еще не сделала ничего для осуществления своего замысла и что есть ведь еще Питер, который только и ждет, чтобы я предложила ему заняться со мной любовью.
Я смутно представляла себе, во что все это может вылиться, но думала, что, может быть, с Питером это будет все-таки не столь ужасно, как с другими.
Однажды вечером, когда мы вернулись в Лондон с прогулки и восхитительного ужина в загородном ресторане, Питер довез меня до моей квартиры и вдруг сказал:
— Могу я ненадолго зайти к вам, Саманта?
На какой-то миг я от удивления не нашлась, что ответить. Он ведь никогда прежде об этом не просил! Но потом я вспомнила, что именно этого я жду уже давно.
— Да, конечно, Питер, — ответила я после минутного колебания.
Я вышла из машины, подождала, пока он запер ее, а потом мы вместе поднялись по лестнице. Я до того нервничала, что едва смогла отпереть дверь.
В комнате было уютно и приятно, а Питер подарил мне розы, которые наполняли воздух своим ароматом. Питер закрыл за собой дверь, а я стояла, ожидая, что сейчас он впервые обнимет меня и поцелует. Губы у меня высохли, и я почувствовала идиотское желание убежать и запереться в спальне.
— Я хотел бы поговорить с вами, Саманта, — спокойно начал Питер.
— Да, конечно, — сказала я. — Но, может быть, присядем?
Я опустилась на диван, слишком громоздкий для маленькой гостиной, а Питер сел рядом со мной. Я подумала, что он сейчас возьмет меня за руку, но он лишь сказал после недолгого молчания:
— Я хочу сообщить вам, Саманта, о том, что уезжаю.
— Уезжаете? — изумленно воскликнула я.
— Да, уезжаю. В Италию. Фирма Кристи должна выполнить там кое-какую работу, и когда ее предложили мне, я согласился.
— И надолго вы уезжаете? — спросила я.
— Это зависит от обстоятельств, — ответил Питер. — Видите ли, Саманта, я уезжаю из-за вас.
— Из-за меня?
Он старался не смотреть на меня, и мне показалось, что он держится как-то натянуто.
— Дело в том, Саманта, что я влюбился в вас.
— А разве в этом есть что-то плохое? — спросила я.
— Да, поскольку речь идет о вас.
Глаза у меня расширились от изумления, а он продолжал, все еще не глядя на меня:
— Видите ли, Саманта, я люблю вас, потому что уверен, что вы самое удивительное, самое прелестное создание из всех, что я когда-либо встречал, и я отдал бы все на свете, чтобы иметь возможность просить вашей руки. — Я затаила дыхание, не зная, как на это отреагировать. — Но я не могу просить вас об этом, — продолжал Питер, — потому что это было бы нечестно по отношению к вам.
— Почему? — спросила я.
— Потому что я был ранен на войне, Саманта. Не очень серьезно, но доктора говорят, что вряд ли у меня когда-нибудь смогут быть дети.
— О Питер… — пробормотала я.
— Меня это никогда особенно не волновало, — продолжал он, — потому что до сих пор я не думал о браке… Но вы — само совершенство, и было бы несправедливо лишать вас того, что является для женщины самым важным, — материнства.
— Вы уверены, что не ошиблись?
— Уверен, — ответил Питер. — Речь не о том, что я не смог бы заниматься с вами любовью, но для меня невыносима мысль, что в один прекрасный день, вы, Саманта, бросите мне в лицо упрек, говоря, что я лишил вас того, на что каждая женщина имеет право. И потому я уезжаю от вас.
— О Питер… Питер! — воскликнула я.
Все это в высшей степени неожиданно, я и подумать не могла о том, что все так обернется. Я не знала, что сказать, и лишь протянула к нему руки.
Он взял их в свои и поднес к губам, одну за другой. Затем поднялся с дивана.
— Вы очень хороши, Саманта, — сказал он. — И не только потому, что у вас прелестное лицо, но и потому, что вы милы, добры и совершенно не испорчены. Я надеюсь, когда-нибудь мы снова сможем стать друзьями, но пока что я сам должен справиться с адом, сжигающим мою душу, и привыкнуть к тому, чтобы жить в разлуке с вами.