Скажи «да», Саманта
Шрифт:
Мне следовало бы рассердиться на Виктора за его критику, но на него невозможно было сердиться по пустякам.
— Мне тут нравится, — парировала я.
— Что ж, это самое главное. Видимо вы девушка без претензий, Саманта.
— Надеюсь, так.
Он проводил меня к машине, и мы поехали в сторону Вэст-Энда.
В клубе «Эмбасси» для него был оставлен столик. Здесь, разумеется, его знали все. К нему подходили, заговаривали, а сам он приветственно махал рукой своим друзьям через зал. Это было все равно, что появиться на публике в обществе
В промежутках между разговорами он объяснился мне в любви, но так забавно и с таким непередаваемым очарованием, что было само собой понятно, что не следует верить ни одному его слову.
Все это он проделывал весьма искусно, и я была совершенно очарована им.
Из «Эмбасси» мы поехали в один из ночных клубов с прекрасным кабаре, а затем — в очаровательный полутемный погребок, где посетители танцевали на стеклянном полу с подсветкой и сидели за столиками на плюшевых диванчиках, что создавало очень интимную обстановку.
Виктор развлекал меня разговорами, и это было как целительный бальзам для моей уязвленной гордости. Ведь Дэвид не только больно ранил меня, он заставлял меня чувствовать себя ничтожной, неуверенной, пустенькой и незначительной.
Не могу объяснить, как Виктору это удавалось, но он словно поднял меня из самых низов и поставил на пьедестал. Я снова ощутила себя молодой и веселой и осознала, что мир не создан лишь для гнетущей тоски и грусти и что в нем есть место смеху и солнцу.
И снова он, проводив меня, вошел ко мне в квартиру и поцеловал еще более пылко, чем накануне, и ушел так же внезапно, хотя мне хотелось, чтобы он продолжал меня целовать.
На следующий вечер, после театра и ужина в «Савое», он мне сказал:
— Я хочу вам кое-что предложить, Саманта.
— Что именно?
— Завтра утром я собираюсь лететь в Париж, — сказал он. — Хотите отправиться со мной?
В первое мгновение я не знала, что ответить, но потом вспомнила, что ведь этого я и жду. То, что я задумала, должно осуществиться рано или поздно, и было бы глупо отказываться от предстоящей возможности.
Виктор мне нравился, ужасно нравился. Я с удовольствием встречалась с ним. Никогда, кажется, я столько не смеялась и не веселилась, как в эти два вечера. Но Париж!..
Пока я пребывала в раздумье, Виктор положил свою руку на мою.
— Скажите «да», Саманта. Я хочу, чтобы вы поехали со мной, и отказа не приму.
Раздумье двадцать первое
Я умолкла, ожидая, что Дэвид как-то откликнется, но он молчал. Через некоторое время я продолжила свой рассказ.
Трудно было бы объяснить, что я чувствовала, когда ехала с Виктором в аэропорт Кройдон. Я была очень взволнована при мысли о том, что еду в Париж. И в то же время меня томило странное, болезненное чувство, которое овладевало мною всякий раз перед большими светскими раутами.
Я говорила себе, что должна быть рассудительной и привести в исполнение план, задуманный мною еще в монастыре. Я любила Дэвида, а ведь это был единственный способ заставить его снова полюбить меня и стать для него такой же желанной, как тогда, когда мы познакомились.
Чем больше я размышляла над этим, тем яснее мне становилось, какой скучной я должна была ему казаться; ведь я не понимала и половины того, что он мне говорил, и была несведуща во всем, что выходило за пределы узкого мирка Литл-Пулбрука. Я отдавала себе отчет, что с момента его отъезда в Америку кое-что успела узнать из книг и от Питера, хотя, конечно, все это была лишь капля в море. И вот теперь Виктор, такой веселый и обаятельный, обучит меня любви.
Я твердила себе, что очень счастлива. И тем не менее с каждым часом все более росло во мне это странное болезненное чувство. Но я старалась о нем не думать.
По приезде на аэродром я с интересом узнала, что нам предстоит лететь в Париж на собственном самолете Виктора под названием «Мотылек», который стоял уже наготове около ангара.
Служащие аэродрома относились к Виктору с подчеркнутым уважением. Они поздравили его с рекордом, поставленным им при перелете из Кейптауна в Лондон, и я видела, что механики смотрят на него с обожанием.
До этого я ни разу не летала на самолете, и когда мы поднялись в воздух, Виктор обернулся ко мне и с улыбкой спросил:
— Вы ведь не боитесь, Саманта, верно?
— Теперь уже нет, — ответила я. — Хотя, признаться, поначалу я боялась, что вам так и не удастся оторвать от земли эту громадную птицу.
Он рассмеялся, отнял одну руку от штурвала и сделал ободряющий жест.
— Со мною вы в полной безопасности. А что до меня, то я не могу себе представить большего удовольствия, чем лететь сквозь облака вместе с вами.
Я тоже получала удовольствие. Все было захватывающе интересно, все на земле казалось игрушечным.
Мотор сильно шумел, так что разговаривать было трудно, а потом мы вошли в облака, и уже больше ничего нельзя было рассмотреть.
Лишь когда мы пошли на посадку, мне снова стало страшно. До этого земля была так далеко, а теперь она стала стремительно приближаться, и я подумала, что мы вполне можем разбиться.
Но Виктор плавно посадил своего «Мотылька», и мы немного прокатились по земле, подпрыгивая, как на ухабах, перед тем, как окончательно остановиться.
Когда мы сошли с самолета, на летном поле нас ждал большой автомобиль, и мы покатили из Ле Бурже в Париж. В машине Виктор взял меня за руку и спросил:
— Вы счастливы, Саманта?
— Очень! — ответила я.
Я не вполне была уверена в этом, но, очевидно, ответ мой прозвучал убедительно, потому, что Виктор сказал:
— Я хочу, чтобы Париж вас очаровал. Для меня это самый замечательный город в мире и единственное подходящее место для влюбленных.
При этих словах я подумала о том, суждено ли мне когда-либо побывать в Париже с Дэвидом, а увидев, до чего красив этот город, я мучительно захотела, чтобы он сейчас был со мной.