Скажи «да», Саманта
Шрифт:
Джайлз закончил работу со мной и стал фотографировать Мелани и Хортенз, а у меня выдалась свободная минутка, и я решила прогуляться по галерее, чтобы осмотреть картины.
Стоя перед прекрасной картиной кисти какого-то голландца, я вдруг услышала, как ко мне сзади кто-то подошел. Думая, что это Джайлз, я сказала:
— Интересно, кто написал эту картину?
— Ян Ван Эйк, — ответил мужской голос, и я изумленно обернулась.
Это оказался вовсе не Джайлз, как я предположила. Передо мной стоял молодой человек с пышной шевелюрой, на вид ему было лет тридцать. Он был без шляпы, а в руках у него был большой блокнот. Он без сомнения был джентльменом, и я решила, что он принадлежит к герцогской семье.
— Вы интересуетесь живописью? — спросил он.
— Мне бы хотелось знать о ней гораздо больше, чем я знаю, — ответила я, и снова подумала о том, до чего же я невежественна, а живопись — еще одна область, в которой я полный профан.
— Хотите, я расскажу вам о ней все, что знаю сам? — спросил он.
— А вы бы согласились?
Он улыбнулся:
— Я знаю, кто вы. А теперь позвольте и мне представиться. Меня зовут Питер Синклер.
— Вы в родстве с герцогом? — наивно спросила я.
Он рассмеялся.
— Отнюдь. Я работаю у Кристи. А здесь я для того, чтобы произвести переоценку некоторых картин и мебели. Герцог считает, что их цена занижена.
Я знала, что семейство Кристи — это известные аукционеры с Сент-Джеймс-стрит, которые устраивают аукционы картин и антикварной мебели.
— У вас, должно быть, очень интересная работа, — заметила я.
— Да, она почти столь же интересна, как ваша, — ответил он. — Позвольте мне рассказать вам о картинах, а потом вы скажете, видите ли вы в них образцы высокого искусства, как я вижу образцы высокой моды в моделях, которые вы демонстрируете.
Мы пошли по картинной галерее, и он стал рассказывать мне увлекательнейшие истории не только о картинах, но и о художниках, которые их создали, и о том, как эти картины стали собственностью семейства Нортумберлендов. Было в Питере что-то такое, что заставило меня с первой же минуты проникнуться к нему симпатией. Он был очень скромен и прост, и впоследствии признался, что ему понадобилось немало мужества, чтобы подойти ко мне и предложить себя в экскурсоводы.
— На самом деле я очень застенчив, Саманта, — сказал он. — Но у меня было такое чувство, что вам очень хочется узнать об этих картинах как можно больше, и это придало мне мужества.
Наверное, ему еще не раз пришлось набраться храбрости, потому что когда некоторое время спустя Джайлз закончил работу и сказал, что мы можем уезжать, Питер пригласил меня отправиться с ним назавтра, а это кстати была суббота, в один из загородных особняков для просмотра мебели, предназначенной к распродаже на аукционе Кристи.
Это была первая из загородных резиденций, куда Питер повез меня, и так как он очень увлекался антиквариатом, то сумел увлечь этим и меня. От него я узнала массу интересного, чего нельзя было бы найти ни в одном из справочников-путеводителей. Например, он рассказал мне, что Ван Дейк лучше всех других художников писал руки, что Гринли Гиббонс на своих резных работах по дереву всегда изображал пшеничный колос и это было нечто вроде его торговой марки. Он рассказал также, что девушка, которая служила моделью Боттичелли для его картины «Рождение Венеры», умерла в возрасте двадцати трех лет от чахотки, и была она так прекрасна, что огромные толпы народа запрудили улицы, по которым несли гроб с ее телом.
Питер умел так живо обо всем этом рассказывать, что приводил меня в восторг. Я говорила себе: «Это наилучший способ пополнить мои знания. Я уверена, что все, что является для меня откровением, Дэвиду было известно с раннего детства».
Со временем у меня возникла мысль, что Питер, быть может, сумеет пополнить мои знания не только в области картин и мебели.
Решив ради Дэвида набраться как можно больше опыта в любви, я, конечно, понимала, что для этого мне придется вступить в связь с мужчиной. Но одна мысль о прикосновениях кого-нибудь вроде лорда Раудена вызывала у меня тошноту.
С тех пор, как я вернулась в Лондон, мне удавалось уклоняться от встречи с ним. Я надеялась, что после того, как я поступила столь неучтиво и поставила его в дурацкое положение, сбежав из его дома среди ночи, он и слышать больше обо мне не захочет, но Мелани говорила, что он уже несколько раз спрашивал про меня.
Я содрогнулась при одной мысли о том, что лорд Рауден просто приблизится ко мне, не говоря уже о поцелуях. Но мне необходимо было найти мужчину, близость с которым не была бы мне противна, иначе я навсегда останусь «до смешного невинной» и «невероятно скучной».
Разумеется, все знакомые молодые люди снова стали приглашать меня на ужины и танцы. Но всякий раз, когда мне удавалось устроить так, чтобы Джайлз об этом не узнал, я отказывалась от приглашений и вечерами возвращалась домой, мечтая поскорее приняться за чтение.
Приехав в Лондон, я почувствовала, что видеть не могу пансион, в котором прежде жила, и не только потому, что находиться там было весьма неуютно, но еще и потому, что мисс Симпсон стала бы допытываться у меня о том, что произошло. Так что, в первую неделю после возвращения я жила в дешевом отеле, а потом квартирный агент подыскал для меня подходящую квартирку. Она была совсем маленькая, но плата за нее была мне как раз по карману, и к тому же я смогла перевезти туда кое-что из нашей мебели, которую после моего отъезда из Литл-Пулбрука пришлось временно оставить на складе.
Оборудование новой квартиры потребовало бы немало хлопот, но Питер нашел для меня дешевого декоратора, который, работая вечерами, сумел сделать все не хуже, чем какая-нибудь дорогая, солидная фирма.
Занавеси на окнах я подобрала сама, а Питер помог мне повесить картины. Это, разумеется, не были картины великих мастеров, какие висели в загородных дворцах, но я знала их с раннего детства, и мне приятно было хранить их у себя в память о маме и папе. Я чувствовала, что они каким-то образом скрашивают мое одиночество.
Питер, даже провожая меня домой после ужина в ресторане, никогда не просил, чтобы я пригласила его к себе. Я знала, что он заботится о моей репутации и не хочет, чтобы соседи стали потом судачить обо мне.
Он был очень добр и чуток ко мне и всегда готов был внимательно выслушать все, о чем бы я ни говорила. Он никогда не посмеивался надо мной, если я забывала что-нибудь из того, что он мне уже рассказывал.
Прошло немного времени, и я решила, что если Питер захочет меня поцеловать, а он наверняка этого захочет рано или поздно, то я не скажу «нет».