Скажи изюм
Шрифт:
Фотий Феклович знал, что Планщин к его докладу относится довольно кисло: такая постановка вопроса существенно снижает масштаб операции, задуманной «железами». Ничего, против Фихаила Мардеевича не пойдут, пусть знают, «фишки», что не я на них, а они на меня работают, на политика большого размаха. Знал он, что и БОП и даже сам товарищ Саурый долго мямлили, прежде чем дать добро на доклад. Понимают, что после такого доклада придется потесниться.
Объявили перерыв. Клезмецов обедать сразу не пошел, но дал себя окружить формально равным себе секретарям союзных республик, а на деле, как он это определил в уме, «ничего не подозревающим чучмекам». Он стоял в фойе, озирал проходящих мимо фотографов, кто с кем идет, кто как здоровается, шутил, предвкушая вторую часть заседания, как вдруг… Вот
Матерый лазутчик вошел с мороза, снял волчий треух, шлепнул его о колено, распахнул дубленочку, посыпался снег, весело огляделся, наглый прозрачный глаз. Махнул кому-то в толпе и был тотчас же окружен прекраснодушными и идейно незрелыми, как будто люди не слушают «Голос Америки», как будто не знают, какую антисоветчину на днях передавали от его имени! Что же происходит, это какой же информацией снабжают нас «железы» идеологической безопасности? Что же теперь – вся речь коту под хвост? Кто кого дурачит, товарищи?
Как раз в этот момент мимо Клезмецова проходила парочка «кураторов», капитаны Сканщин и Слязгин. Их, конечно, большинство присутствующего руководства знало в лицо, но все-таки подразумевалось, что их никто не знает, поэтому капитаны проходили с исключительной скромностью, держа под мышками стопочки книг, только что приобретенных в киоске президиума, то есть дефицит. Собственно говоря, из двух кураторов по крайней мере один и в самом деле был большим книголюбом и фотолюбом. Речь идет, конечно, о Владимире Сканщине. За время идейно-творческой работы и, конечно, под влиянием его дорогой Виктории Гурьевны Казаченковой он капитально, конечно, поднялся над собой, у него и в самом деле появился зудок в отношении как печатного слова, так и фоторепродукций. Ни одного пленума или совещания Владимир не пропускал, чтобы не обогатить свою личную библиотеку чем-нибудь дефицитным, хотя, учитывая допуск к особым книгам и альбомам, которым он обладал на службе, можно объяснить несколько критическое отношение офицера даже к самым лучшим образцам отечественной печатной продукции. Книжки, конечно, отличные, думал он, но чего-то все и таки не хватает. Дерзости какой-то явно недостает…
Итак, офицеры в скромной манере проходили по кулуарам пленума, но и достоинства своего не теряли. Ведь сказал когда-то любимец партии тов. Зиновьев: «Каждый советский человек – в душе чекист!» И вдруг прямо посреди творческой толпы к кураторам взволнованно обращается руководящий объемистый товарищ, такой по инструкции вроде бы недосягаемый, как бы совсем вне черновой гэфэушной работы, как бы на теоретическом уровне, вроде бы вовсе не Кочерга. В порыве исключительного волнения, схватив себя левой рукой за бородку, правой не-Кочерга сигналит: Володя! Сканщин! На минутку! Нас просят, мы делаем. На минутку! Пожалста!
– Ну-ка, Сканщин, посмотрите-ка вот сюда! – прошипел Клезмецов.
Ну и минутка, называется, пригласили, спасибочки! За такую минутку можно запросто обосраться, если соответствующая мускулатура не в порядке. Перед Владимиром Батьковичем стоял во всей красе совсем уже было утраченный объект – Максим Петрович Огородников! Да не обман ли зрения? Ведь давно уже представлялся бывший подопечный в белом блейзере на борту океанской яхты, в блестящем окружении офицеров ЦРУ и звезд Голливуда.
– Вы знали? – шипел на ухо Клезмецов. – Почему же не предупредили?
«Да ничего мы не знали!» – хотел было выпалить Сканщин, но вовремя хапнул себя за язык. Могла ведь слететь с грешного самая большая государственная тайна.
– Если вас не предупредили, товарищ Клезмецов, значит, этого не требовалось, – очень хорошо ответил он.
– Вы мне доклад сорвали!
– Перебьетесь, Фотий Феклович!
На будущее отмечаем, какое может быть неприятное лицо у почтенной Кочерги. Похож стал отчасти на гиену. Вот именно на гиену, товарищ генерал, смахивал Клезмецов в
II
Оставалась неделя до Нового года, то есть шел второй день европейского Рождества, когда на даче Фрица Марксятникова в дачном кооперативе «Советский объектив», что в тридцати восьми километрах от Москвы, в поселке Проявилкино над застывшей о ту пору речкой Дризиной, собрано было бурное шумство но случаю дня рождения любимой жены Елены. Общество образовалось, что называется, «сборная солянка»: с одной стороны – родственники Марксятниковых, техническая интеллигенция, с другой стороны – жулье из объединения «Союзрекла-ма», главного источника марксятниковского благополучия, а с третьей стороны и в преобладающем количестве – «новофо-кусники» с женами, девушками и иностранными друзьями.
Съезжались главным образом на «Жигулях», богатые подвозили бедных. Самый бедный, то есть Венечка Пробкин, прикатил на своем печально известном в столице «Мерседесе-300 турбодизель», о котором хозяин, теперь в стесненных обстоятельствах, даже и говорить не хотел, а просто махал рукой, как в сторону прожорливой собаки.
Воздух был мягок, сквозь сосны подбирался необычный вечер с запахом моря, и мужчины очень долго валандались на дворе среди своих машин, обсуждая проблему запчастей, дальнейший упадок национальной нравственности и зловещий геморрой главы правительства. Макс Огородников хвалился газовым пистолетом, купленным в ночном магазине «Ле драгстор», что на Елисейских Полях. Умещается на ладони, а выбрасывает мощный патрон с нейропаралитическим газом. Вот, к примеру, вы идете, а на вас из-за угла «фишка» выскакивает… Кто выскакивает, спрашивал кто-нибудь из родственников. Ну, это мы так «железы» госфотоинспекции называем, господа. Ну, это просто я крайний взял пример, господа. «Господа» неуютно поеживались, будучи истинными «товарищами». Фотографы хохотали. Ну, предположим, просто какой-нибудь бандит на вас выскакивает, ну, не будете же вы, как в проклятой памяти год моего рождения 1937-й, покорно ждать свежей участи, правда? Вот для таких случаев, господа, незаменимая штука этот маленький алармган!
– А патроны-то есть? – деловито осведомился Шуз Жеребятников.
– Две сотни! – с готовностью ответил Ого. По колено в снегу, они стали изображать сцену из гангстерского фильма.
Именинница Елена, устав от кухонных хлопот, задержалась на минуту у застекленной стены веранды и посмотрела на дурашливого верзилу в джинсах и оранжевой «дутой» куртке. Вздохнула постаревшая до времени Елена: когда-то ведь, совсем недавно, десяток лет назад, Коктебель… и потом Рижское взморье…
– Посмотри, Вера, – сказала она младшей сестре. – Макс Огородников не стареет, то же самое Герман Слава и Андрюша Древесный, какое странное поколение…
– Ты находишь? – надменно сказала младшая сестра. – А с моей точки зрения, он стар… да и все вокруг… ни одной юной рожи не видно… на свалочку вам всем пора, а вы дрыгаетесь.
Но Огородников в этот вечер на свалочку вовсе не собирался. Как будто и не было у него тех страшноватеньких «утечек» и «выбросов», он радовался возвращению в Москву, друзьям и всей атмосфере начинающегося «большого шухера», да, вероятно, и атмосфера сама по себе, то есть химический состав воздуха над деревней Проявилкино, подогревала его кровь. Химия родины.