Скажи изюм
Шрифт:
О последующей судьбе Нерукотворного Образа существует несколько преданий. По одному – его похитили крестоносцы, но корабль, на который была взята святыня, потонул в Мраморном море. По другим преданиям – Нерукотворный Образ был передан около 1362 года в Геную, где и хранится в монастыре апостола Варфоломея.
Известно, что Нерукотворный Образ неоднократно давал с себя точные отпечатки. Один из них, так называемый «на керамии», отпечатался, когда Анания прятал образ у стены на пути в Едессу. Другой, отпечатавшись на плаще, попал в Грузию. Возможно, что разность преданий о первоначальном Нерукотворном Образе основывается на существовании нескольких точных отпечатков…
Огородников оторвался от своего текста, когда самолет уже катился по аэродрому в Копенгагене. Здесь у него была пересадка на Москву. Мистер Чокомэн! Приятного шоколадного
Самба
I
В годы перехода от незрелого социализма к перезрелому, т.е. в восхитительный период зрелости, к массивному и довольно уродливому купеческому замку на Миусской площади было подстроено современное крыло с намеком на полет воображения – стеклянная плоскость, бетонный козырек; получилась полнейшая гадость. Здесь, в штабе советского фотоискусства, проходил пленум правления Союза фотографов СССР. На повестке дня были «Новые задачи, стоящие перед советскими фотографами в свете исторических решений ХХХ съезда КПСС». Всю первую половину пленума занял отчетный доклад Генерального Секретаря СФ СССР, Героя Социалистического Труда, лауреата Ленинской премии, четырежды лауреата Государственной (б. Сталинской) премии, депутата Верховного Совета, члена ЦК КПСС девяностолетнего Фатьяна Касьяновича Блужжаежжина, того самого, который во время уно личным примером стимулировал появление гениального изречения «Желудки у людей бывают разные».
Хороша все-таки, сильна наша старая гвардия! Не без определенной даже грации стоял генсек на трибуне и хорошо читал свой доклад о дальнейших в свете исторических нашей родной. Позволял себе даже иной раз отвлечься от текста, бросить в зал нечто простое, артистическое, ну, вроде «можем, можем мы, друзья, гордиться нашей молодежью, нашими»… Вот тут, правда, случился с Блужжаежжиным маленький конфуз – потерялось окончание фразы, вдруг вылетело гордое словцо «комсомольцами». Смысл и идейное содержание словца, конечно, присутствовали в бывалой башке генсека, но вот форма как-то затуманилась, и потому Блужжаежжин, жадно желая выбраться из затянувшейся паузы, прожевывал что-то вроде: «Нашими красными интернационалистами…» и глубже еще погружался в жижу, в мякину невнятицы – «нашими членами лиги молодого Октября»… «нашими юнгштурмовцами»… – не теряя, между прочим, падежа «кого-чего»! – «нашими участниками марша молодых марксистов»… и даже «нашими грозными сталинскими соколятами»…
В другое время кто-нибудь непременно бы захохотал, но в тот период такое сильное в стране произошло восстановление «ленинских норм», что никто и не пикнул. В президиуме собрания сидел один из главных выразителей воли партии в искусстве, некто Саурый, прямой такой товарищ с истуканистым лицом сельского баяниста, а рядом находился его заместитель как раз по фотографии, который знал толк как в снимках анфас, так и в профиль, некто Феляев, известный в Москве под кличкой Булыжник Оружие Пролетариата, или БОП. Оба не шелохнулись, пока Фатьян Касьянович топтал говно, а только лишь слегка скосили глаза на соседа по президиуму Фотия Фекловича Клезмецова: как реагирует змей подколодный? Товарищи догадывались о далеко идущих планах карьериста.
Фотий Феклович ничем себя не выдал, сидел с каменным, в нынешнем стиле, выражением лица, иногда лишь оглаживая свое сокровище, бородку, наследие революционных демократов. Думал тем временем, конечно же, нехорошее: сколько же можно живые мощи вытягивать на трибуну? Увы, даже и в штабе партии – определенный застой. Товарища Саурого пора менять,
Во второй половине пленума в «прениях» должны были выступить руководители союзов всех братских республик, и финн, и ныне дикий тунгус, и друг степей калмык, каждый должен был разжевать свою собственную жуемотину – «вдохновленные мудрыми идеями ХХХ съезда родной Коммунистической партии, фотографы советской Киргизии (Якутии, Литвы…) продолжают расширять свои связи с массами, глубже проникать в сердцевину народной жизни, ярче воплощать образ нашего героического современника, человека труда, в своем творчестве».
Перед эстонцем и после армянина слово дадут гордому внуку славян Фотию Фекловичу Клезмецову. Начнет он свой доклад заурядными заклинаниями в адрес партии и статистической похвальбой – какие широкие массы охвачены шефством, сколько издано альбомов, сколько развернуто экспозиций на заводах, сколько в колхозах и совхозах, сколько проведено совещаний и семинаров, творческих дискуссий с коллегами зоны Нечерноземья и Черноземья, угольного бассейна… и прочая ахинея.
Затем он перейдет к более серьезному делу, к борьбе на международной арене. В целом, скажет он, фотографы Москвы и Московской области с честью противостоят миру реакции, насилия и бесправия… Затем, сделав многозначительную паузу и отхлебнув из официального стакана чего-то, чего туда наливают, Фотий Феклович произнесет весомое «однако». Последует еще одна пауза, чтобы до олухов в зале дошло, что это не обычное «однако» из передовиц «Честного слова» периода «оттепели», что это другое, суровое, непреклонное «однако», сродни всей нынешней советской державе, ведомой ее хмурыми старцами в новый поход. Куда поход, за какими заафганскими кормами – не важно! Сейчас нам не цель нужна, а сплоченность рядов!
Что же последует за этим весомым «однако»? А вот что: однако не все члены нашей организации ясно видят свои задачи в обстановке нарастающей и непримиримой борьбы двух миров. Больше того, товарищи, есть среди нас эдакие прекраснодушные, идейно незрелые люди, пытающиеся построить башню из несуществующей (в этом месте саркастический нажим) слоновой кости, есть люди, ставшие жертвами их собственной идейной неразборчивости, которая активно используется спецслужбами Запада. Особое внимание, товарищи, я хотел бы обратить на то, что именно в Московской фотографической организации появился настоящий враг!
Еще одна пауза, еще один глоток того, что подносится как питьевая вода, и далее – вскрытие личности врага, прошедшего упомянутые уже ступени падения – прекраснодушие, идейная незрелость, неразборчивость – и наконец ставшего настоящим агентом ЦРУ, пролезшим даже в руководящие органы нашего союза. Я имею в виду, товарищи, Огородникова, нынче ставшего невозвращенцем и предателем родины.
Тут будет взрыв, такой огромный и всеобщий «ах» и затем – зона ошеломленного молчания. В этой зоне прозвучит его уверенный и даже слегка иронический голос человека, который знает даже больше, чем говорит. Он поведает собравшимся о падении Огородникова, о том, как, выполняя задание «спецслужб», пытался тот взорвать изнутри единство советских фотографов, этих верных объективов Партии, о его потугах под видом борьбы с цензурой основать претенциозный альбом под шутовским названием «Скажи изюм!»… Увы, товарищи, нашлись в нашей среде люди, клюнувшие на огородниковскую приманку дешевой западной популярности, и сегодня мы должны со всей серьезностью указать товарищам (подчеркнул голосом дорогое слово) Древесному, Герману, Лионель, Пироговой, Казан-заде, Чавчавадзе, Охотникову, Пробкину, Шапиро, Марксятникову, Фишеру, Цукеру, Кострову, Трубецкому, Ша-роварченко, Хризантемову, Штурмину, а также Розе Александровне Барселон на незрелость, безответственность, которые привели их на грань (подчеркнуть!) настоящего падения в болото антисоветчины. Затем последует важнейший момент выступления, то, за что пришлось столько биться, сражаться, скажем прямо, без страха и упрека, дважды выходить даже на Фихаила Мардеевича! – то, что сразу определит его будущую позицию и отметет всяческие разговоры о предательстве. Нет, товарищи, мы не доставим удовольствия идеологическим провокаторам Запада и предателю Огородникову, мы не отсечем наших заблудившихся коллег, мы будем за них сражаться со всей страстью, к которой нас призывает ленинский гуманизм! Вот тут-то и будут аплодисменты!