Скажи, кто твои друзья

Глебов Андрей Германович

Мужчина, как в забытьи, кивнул. Две фразы Терентьева вывели его из неподвижности. Словно что-то преодолевая, пациент лёг на подушку.

Психиатр повернулся к стоявшей у окна палаты койке, на которой лицом к стене лежал очень худой мужчина в застиранной майке. Он был настолько худ, что позвонки на его спине выпирали, словно бусы.

Николай Фролович осторожно тронул его за плечо.

– Станислав, как вы себя чувствуете? – спросил психиатр.

Наумов недовольно заворчал.

– Станислав, к вам пришли по очень

важному вопросу, – негромко проговорил врач. – Будьте добры, повернитесь.

Наумов нехотя повернулся.

– Что ещё? – пробормотал он.

– Вот эта женщина, она работает в полиции, хочет задать вам несколько вопросов. Это ненадолго.

Стас сел на кровати и посмотрел снизу на стоявшую перед ним Артемьеву. Щёки Наумова ввалились, волосы лежали редкими прядями, а лицо имело сильную желтизну. Наверняка у него была больная печень.

– А что? – захныкал он. – Я ничего не сделал! Почему полиция?

Несмотря на плаксивый тон, в его блуждающем взгляде читалась тревога, а на лбу выступил пот. Руки Наумова тряслись, он затравленно глядел на следователя.

– Не беспокойтесь, у полиции к вам нет претензий, – успокоил его психиатр.

Внезапно у Наумова сменилась настроение: вместо плаксивости на лице появилась злобность, и, глядя на Артемьеву исподлобья, Стас часто задышал.

– Станислав Иванович, когда вы последний раз были в гостях у Юлии Ерёминой? – стараясь говорить как можно мягче, спросила его Надя.

Стас нахмурился, вспоминая.

– Я люблю её, – проговорил он. – Юля – моя жена, а со мной встречаться не хочет. И Ксюшеньку мою люблю.

На глазах Наумова навернулись слёзы.

– Когда вы последний раз навестили Юленьку? – повторила вопрос Артемьева.

– Несколько дней назад, – сделав над собой усилие, вспомнил Наумов. – В понедельник. Нет, в среду. Или в четверг.

Он виновато посмотрел на врача и на следователя.

– Я не помню! – проговорил он.

– Хорошо, несколько дней назад, – кивнула Надя. – Вы с ней выпивали?

– Выпивали, – качнул головой Стас. – Нет, не выпивали. Пил только я.

Станислав приложил дрожащие пальцы к вискам.

– Юленька водку вообще не пьёт, её пью только я.

Пытаясь унять дрожь, Наумов сунул руки между коленями.

– Она меня предала, – вдруг с нажимом заговорил он. – Она предала. Мы вместе начинали. Она пришла в театр сразу после института, я её всему научил, а она мною брезговала. Я – режиссёр, а она мною брезгует.

Наумов всхлипнул и вытер нос рукавом.

– Почему она меня бросила? – жаловался он. – Я же её любил и люблю! Она стала известной актрисой, её везде приглашают, а меня нет. Но я режиссёр, у меня свой взгляд, своя драматургия, свой стиль. Разве это справедливо? На свете много несправедливости! – шмыгнул носом Стас.

Его настроение снова изменилось.

– Вы знаете, какая она? – Наумов нахмурился и сжал зубы. – Она злобная и расчётливая. Когда она пришла ко мне в театр, она такой не была. Она бегала за мной и просила роли. А потом отняла у меня Ксюшеньку и сказала, что я алкаш.

Станислав помолчал, вспоминая подробности давней обиды.

– Да, я алкаш, – возвысил он голос. – Я пью, потому что ни на что не годен. Из меня ничего не получилось. Я никто, я пустое место! Но я брошу пить! Я вернусь в искусство, вот увидите! Я обещал Юленьке, что брошу пить, и я перестал пить!

Он поднял взгляд на Артемьеву.

– Представляете, она не хотела меня пускать в квартиру!

Дыхание Наумова снова участилось, он вытер пот со лба.

– Скажите, Станислав, в гостях у Юли вы пили из стопки? – осведомилась Надя.

Стас с непониманием посмотрел на неё.

– Вы пили из стопки или из другой посуды? – снова спросила его Артемьева.

– Из стакана, – пожал плечами Наумов. – Юлька мне всегда стакан ставит, когда я к ней прихожу. А стопки – не-е-ет! – помотал он головой.

– Благодарю вас, Станислав, – поблагодарила его следователь и чуть заметно кивнула психиатру, давая понять, что всё важное она узнала.

– Всё хорошо, Станислав, – погладил больного по плечу Николай Фролович

Он взял с тумбочки стакан с водой и протянул его больному:

– Вот, выпейте, вам станет легче.

Наумов взял стакан обеими руками и сделал несколько жадных глотков.

– Умница! – улыбнулся Терентьев, показывая Наде глазами на стакан.

Артемьева аккуратно, двумя пальцами, взяла его из рук больного и убрала в полиэтиленовый пакет.

– Отдыхайте, Станислав, и ни о чём не беспокойтесь, – ласково проговорил врач. – Всё будет хорошо.

Надя и Терентьев вышли в коридор. Здесь больных, катавших инвалидное кресло уже не было, как не было и самого кресла, но из туалета слышались ругань и какая-то возня. Туда уже торопились санитары.

– Станислав – творческий человек, таким тяжелее, – вполголоса проговорил Николай Фролович, когда они с Артемьевой шли к выходу.

– Творческий человек весь в искусстве, – согласилась Надя.

– То-то и оно, – покивал Терентьев. – Однозадачность, матушка, ещё никого до добра не доводила. Однозадачность иначе называется зашоренностью. Когда человек по какой-то причине теряет возможность заниматься своим любимым и единственным делом, то тут-то и начинаются проблемы с психикой. Если он не перестроится, то всё может закончиться весьма печально.

– Сейчас много трудоголиков, – согласилась Артемьева. – Это приветствуется и рекламируется.

– А потом семьи разваливаются, начинаются алкоголь, наркотики и самоубийства, – вздохнул врач. – Нельзя всё складывать в одну корзину. У человека должны быть увлечения помимо работы, какие-то другие дела. Но что я говорю? Вы сами всё знаете!