Скажите Жофике
Шрифт:
Мама плачет, думала Жофика, она теперь уже и головы не подымает, только все плачет. Дядя Пишта дал бы за нее, за Жофику, голову на отсечение! Как это хорошо! Правильно, что Куль-шапка сознался, ведь он должен был тогда все устроить в музее. Дядя Калман бледный как смерть, а Дора все время смотрит на него. Хоть бы уж не спрашивали больше ни о чем, хочется домой, устала.
– Для чего ты заперла своего дядю? – спросила тетя Марта.
Но ведь она это уже спрашивала. Жофика молчала.
– Ты скажи, скажи! – вдруг выкрикнула Дора.
Жофика сжала губы. Она сейчас ответит ей глазами, подумала Марта Сабо. Взглядом прикажет молчать. А Дора будет красавицей, когда вырастет.
– Ангел не в счет! – сказала Дора. – Говори правду!
Так и есть. Она на прощанье подарила Жофике ангела и заставила поклясться им, что будет молчать. Теперь
Халлер беспокойно ерзает на стуле. "Если она скажет – мне конец. Вот отвратительный щенок, я всегда говорил Вики, что Дора ненавидит меня".
– Скажи, – упорно твердит Дора. Она хочет, чтобы Жофи высказалась. Вики уже добралась, она в безопасности, а дядя Калман пусть сидит в тюрьме. Она не чувствовала к нему ни капли жалости. Трус, жалкий трус. Молчит и терпит, чтобы Жофику обвиняли. И ее, Дорину, жизнь он загубил, что теперь будет с ней? Вики она больше не нужна, никому она не нужна. Нельзя же без конца надоедать дяде Пиште!
– Прекратите! – сказал Калман Халлер и встал с места.
Хидаш поднял голову. Лицо Калмана исказилось в гримасе.
– Прошу вас занести в протокол, что девочка ни при чем, дверь захлопнул я сам. Дело в том, что в таком месте, где я работаю, подобная неосторожность чревата всякого рода осложнениями. Думаю, нетрудно понять, что мне казалось более удобным свалить свою неловкость на ребенка. Но я, право, не предполагал, что из этого получится такая путаница.
"У меня было уже двое детей, но дети мои умерли маленькими", – вот что рассказывала однажды Марианна своим подругам. Неужели же учитель, господин Хидаш, записывает всякое вранье? Это ведь неправда! И дядя Калман знает это лучше всех. Дора вздохнула глубоко-глубоко и села. "Если она еще раз пикнет, я ее задушу", – подумал Калман Халлер.
– В таком случае мне придется сообщать в музей и в райсовет, что ученица невиновна, – заключила Марта Сабо. – На этом мы кончим. Благодарю всех за участие.
Никто, однако, не пошевелился. Только Юдит Надь. Слепая от слез, она пробралась к Жофике. Поднялась с места и Дора. Она расправила плечи и, воинственно вытянув шею, громко, изо всех сил, крикнула Халлеру:
– Вики во вторник прибыла в Вену. К своему мужу!
– Этого не следует протоколировать, – сказала Марта Сабо Хидашу. – Собрание окончено.
Черномазая варить не умеет и все делает в десять раз медленнее, чем недотепа.
Правда, с покупками она вернулась быстрее, чем обычно возвращалась Жофи. Потом она так долго возилась с брюквой, что ему, старику, пришлось сесть рядом и помогать ей. Нет чтобы просто нашинковать коренья, – вырезает из них разные звездочки, будто в руках у нее не нож, а бритва. Не скоро, видно, дождешься супа. Надеялся, хоть блинов нажарит, но она даже этого не умеет. Хотела сначала пончики делать, да дома дрожжей не оказалось. В конце концов принялась за блинчики, но они у нее выходили толстые, как лепешки, и пахли гарью, потому что все время прилипали к сковороде – а уж она ли не старалась вовремя перевернуть их! Смущается, видит, что блины не получаются, и все поясняет: дескать, так ее учили. Ладно, на этот раз он воздержится говорить что-нибудь об ее "учителе" – не иначе, как тощая сестрица. Хорошо, что улепетнула, туда ей и дорога, пусть портит стряпней животы своих заграничных приятелей.
Все-таки они хорошо пообедали, только на этот раз возле его ног на Жофикиной скамеечке сидела не Жофика, а черномазая. Недотепу забрала мать. Хороша тоже! Теперь-то он хоть знает, в кого эта девчонка такая бесталанная. Мать то молчала, то хныкала, а потом вскочила и поволокла за собой ребенка. К нему даже не подошла, не сказала: так и так, матерью, мол, Жофике прихожусь. Куда там! А ведь не будь его, Понграца, хорошенько прикрутила бы сегодня хвост своей дочери. И чего она, дуреха, приняла на себя вину Халлера, если сама невиновна? Что девчонка жалостливая – это факт, но, может, ее запугали?
И черномазая тоже хороша. Молчала, как воды в рот набрала, когда он погнал ее вчера к Кишу. А ведь она-то знала об этом деле больше всех. И недотепу худому учила: прими-де на себя вину Халлера. И как уговаривала ее! И ангела какого-то припутала сюда же… Ладно еще, что Халлеру совестно стало под конец врать. А черномазая чего-то загрустила – на него-то, старика, жаловаться она не может: он с ней, как с писаной торбой, носился. Сначала она посмеивалась: мясные консервы пришлись ей, глупой, по вкусу. Наверное, тощая приучила к ним. Только потом нахмурилась, когда он сказал ей: "Будет у тебя дом еще красивее, с парком, так что не унывай!" Это было после того, как она поведала ему наконец, что сестра уехала в Вену, а ее бросила. Черномазая все спрашивала: как он думает, удастся ли ей сохранить их квартиру? Она дома нашла сто форинтов, этих денег хватило бы на квартирную плату за один месяц, но что будет дальше? Он ей объяснил, что малолетним квартир не полагается. Вот тогда-то она вдруг пригорюнилась и спросила, где же ей в таком случае жить. Он пытался успокоить ее: нечего ей бояться, не останется она без крова. Детский дом стоит на горе в парке. Этот дом, куда ее отвезут, красивый, как в сказке, даже лучше. А она вертится, ерзает на скамеечке и ему не отвечает. Как эта малышня может взбудоражить человека! Ходила сюда недотепа – он о ней беспокоился, теперь черномазая поселилась – о ней печется. О себе ему меньше всего охота думать; что до Секея, то даже он уже его не бесит, просто не до него теперь.
Вот и Добозиха пожаловала. Ишь как раздобрела. Зад что бочка. Не жалели, видно, для нее в Фюреде корму, да и сама себя, конечно, не обижала. Привезла ему, старику, ракушки с Балатона. Неплохая все-таки женщина эта Добозиха. И Марчу очень любила. С виду Добозиха изменилась, поправилась, а характер все тот же: едва переступила порог дома, уже знает все новости даже лучше тех, которые сидели все время безвыездно на месте. Говорит словно заведенная: Хидаш женится, берет Лембергер "с конским хвостом". В хорошие коготки попадет, ну и бог с ним. Больно жалко! Как он, этот Хидаш, орал однажды на него, когда нельзя было пользоваться на уроке физики проекционным фонарем. Вот когда он, Понграц, будет всемогущим богом, явится к Хидашу и скажет: "Давайте я спаяю вам разбитое железо взглядом". Неужели он не понимает, что для того, чтобы паять, требуется паяльник? И если жалюзи вдруг обрываются, тоже недостаточно одной молитвы, чтобы обратно прикрепить их. О Марте Сабо Добозиха сообщила, что та вместе с пионервожатой бродит в эдакую жарищу по улицам, она сама видела, как они шли к Центральному комитету Союза молодежи. Догуляется эта Марта Сабо, хватит ее в один прекрасный день удар. Нет ей покоя, вечно мечется. А Секей за волосы хватается, ему велено собрать малышню, так как Бауман решила провести сбор совета отряда. Вот и бегай теперь по домам, собирай двенадцать девчат. Добозиха прослышала и о том, что он, старый Понграц, заделался нянькой. Она попробовала погладить черномазую по голове, но та не далась и от смущения стала дергать за ухо своего мехового зайца. Добозиха и для него, старика, нашла парочку теплых слов: теперь он может быть спокоен, она с завтрашнего дня приступает к работе в школе и опять будет ему готовить. С трудом втолковал он ей, что у него теперь есть кому помогать – целых две помощницы.
Привык он к недотепе, а ведь она не вечно будет ходить к нему. К черномазой вообще не дай бог привыкнуть, она истинный волчонок, век не приручится, к тому же ее непременно отберут у него, в пятницу решается ее судьба. Так что, видно, придется принять услуги Добозихи, – еще хорошо, что она охотно делает все для него. Нелегко ей с тех пор, как овдовела – молода еще для вдовьей доли.
Шутки шутками, а из того, что он назвал Андрашу Кишу неправильную фамилию, могла выйти беда. Но обошлось. Все же у этого Халлера не хватило совести глядеть, как девочка невинно страдает из-за него.