Сказка - ложь...
Шрифт:
Лягушка сидела на листе кувшинки, а в зеленой перепончатой лапе торчало древко его стрелы. Иван вздохнул еще раз.
– Ну, извини, зеленая… – забормотал он, – не знал я, что так получится. Жену себе искал, а нашел лягушку.
Вдруг в голове у парня мелькнула занимательная мысль. Если в женах у него будет квакуша ходить, батюшка же отстанет? Царевич аккуратно сломал стрелу, высвободил лягушку, завернул её в платок и понес к верному коню.
Путь домой занял совсем немного времени…
Повелел царь-батюшка наследникам взять по луку крепкому
Пустил стрелу Василий-царевич. Пролетела она тринадцать шагов да в лужу и шлепнулась. Знать, надо не только девок лапать по сеновалам… Девичий рой встрепенулся и дернулся за вожделенным трофеем всей толпой. Царевны отстали сразу – слабенькие они, диво заморское. Остальные, добежав, устроили повальный бой. В результате Василию досталась дородная боярышня с подбитым глазом! Он сплюнул, но супротив слова царского пойти побоялся.
Андрей-царевич брата не на много превзошел. Упала его стрела в заросли репейника колючего. Невесты, пока искали, так извазюкались, ой-ой-ой!! Стрелу нашла тоненькая англичанка, но, по угрюмому сопению за спиной, быстро всё поняла и уступила дорогу купеческой дочке с внушительными бицепсами и кокошником наперевес… Знать, сыграло зверское выражение расцарапанного лица…
Увидев вышедшего стрелять Ивана-царевича, девки синхронно ахнули. Во-первых, он был совершенно не похож на братьев внешне. Во-вторых, совсем не улыбался, что пугало. Однако он тоже был царевичем, а это кое-что решало. И все вновь приготовились к забегу.
Иван белозубо ухмыльнулся, заколол косу повыше и натянул тетиву. Тонкая белая рубаха натянулась на плечах, обрисовав рельефные мышцы. Женская половина резко выдохнула, разглядев ямочки на щеках, и мгновенно признала родство царевичей как факт! Стрела свистнула и исчезла в стороне леса. Девки разочарованно скуксились и нестройно заругали Ивана дурнем.
– Иди, ищи себе невесту, теперь, – смеялись оба брата. А Ваня только улыбался, глядя на суженых своих братьев.
Весь терем царский гудел, как улей растревоженный. Царевич младший, Иван, лягушку с болота приволок! И сам царь Берендей не рад уже своему указу, но слово государя нерушимо и крепко. А Ваня твердо стоит на своём – женюсь! Хоть зеленая, но моя… Девки по двору ходят, сплевывают презрительно, царевича иначе как дурнем не называют. Фифы заграничные какое-то слово странное придумали – «зоофил» называется. Но не прижилось оно, сильно иноземное.
Решил царь Берендей невест испытать сначала. Заодно и от лягушки избавиться, конечно. Загадал задачу – испечь хлеб к завтраку царскому. А кто не сможет – царевной быть не достоин. И слово царское крепко!
Жалко мне Ванятку. Добрый он. Лапку, вот, мне перевязал.
Ну, притащил меня пред очи царские, показал. Вся челядь над ним потешается, братья зубоскалят, сам царь-батюшка зубами с трона скрипит так, что аж стрельцам у входа боязно. Иван улыбается, а глаза колючие-колючие!
Вечером новый подарок. Пришел Ваня в горницу, которую ему во дворце выделили, пригорюнившись. Косу расплел, гребнем чешет и рассказывает:
– Батюшка видишь что удумал… Требует, чтоб невесты хлеб ему пекли к завтрашнему чаю. А какой с тебя хлеб, ты же только квакаешь, правда?
– Ты, женишок, – отвечаю, – говори, да не заговаривайся. Квакать все умеют. Будет ему хлеб.
Смотрит Ваня косо. Гребень выронил.
– Не простая лягушка мне досталась… – хрипло ответил он, погодя. – Может, и правда, нужно было в крапиву стрелой целиться?
– Нацелился уже, – смеюсь. – Ложись спать, утро – оно вечера мудренее.
Спать-то царевич лег, да только долго крутился и вздыхал. Пришлось колдануть. А что вы думаете? Я ж не просто так Премудрая. Батюшка у меня чародей великий, матушка в богинях ходила… Много чего я знаю! Вот.
Берендей чего удумал? Хлеб мне печь? Будет тебе хлеб. И булка будет!
Батюшка, как лягухой меня оборачивал, слово чародейское сказал. Смогу я, зеленая, девицей назад обернуться. Но, если поцелует меня добрый молодец – как есть, снова лягушкой стану!
Спрыгнула я на дубовый пол, сказала слово заветное, обратилась душой-девицей! Тот же сарафан зеленый, та же коса – волос льняной, те же глаза серые. Да тело будто и не мое – всё округлое, налитое, странно даже.
Обращаться в девицу – это не больно. Только шкурка лягушечья на полу осталась…
Кликнула я воспитателей невидимых, матушкой в детстве для догляду приставленных.
– Мамки-няньки! Собирайтесь, снаряжайтесь, приготовьте мягкий белый хлеб, каков я ела-кушала в тереме у родимого отца-батюшки!
Налетели силы неведомые, невидимые. Заиграли песню без слов. Домовой царский прибежал поглядеть – заслушался, заулыбался. Соткались из воздуха запасы муки, дрожжей, молока и воды. Масла и сахара. Упала горсть орехов на стол.
Маменька ещё говорила – нет хлеба вкуснее, чем тот, что руками печен. Подогрела я молоко и воду, растворила дрожжи. Ах, какая опара будет! Насыпала сахара сладкого. Не хлеб сладкий – душа царская! Муку вмешала и поставила в уголок – поднимайся, тесто! Взяла другую миску. Вбила два яйца, да еще желток прибавила. Маслица подогрела, налила. Сахарку туда и соли. Вкусно будет, ай вкусно! Достала опару, долила подготовленное, муки досыпала и давай месить! Аж упарилась… Руки обтерла, полотенцем накрыла. Уф!
Я работаю – душа моя поет. Как по простым делам, домашним, соскучилась! Слуги невидимые песенку выводят. Домовой на подхвате – подаёт, до чего самой не дотянуться. Ваня спит под боком… Красота…
Взяла белков яичных да сахарку. Ветер наколдовала, взбила в пену пушистую. Орешков лущеных добавила. Самая любимая начинка для пирогов батюшкиных! Матушка ему завсегда такие делала.
Пеклись мои хлеба на огне магическом, готовились до зари. Золотистые, духмяные. Один хлеб – царю-батюшке. Другой – домовому, за помощь. Третий – помощникам невидимым. Четвертый – Ване…