Шрифт:
Сказка о Борще-Богатыре
Кто бывал в Опорске-городе, тот историю эту знает, а кто не бывал и даже мимо не проезжал, тот садись да слушай…
На самом юге земли русской, рубежом с империей кирзунской, течет могучая и быстрая река Ус. Воды в ней широкие, светлые да скорые, рыбой разнообразной богатые. А на самой середине реки буйной образовался большой остров, длинный и широкий, берегами высокий, лесом поросший, камнем ограненный. И видится так,
Издавна селились на Опоре люди служивые да торговые, смелые да отчаянные и головы за Отечество не жалеющие. Выстроили белый город-крепость Опорск, со стенами высокими, палатами просторными и улицами широкими.
Промышляли жители рыбой и зверьем, ремеслами и искусствами, выращивали фрукты и овощи, жили мирно и счастливо, в ссорах да пьянстве замечены не были. А соседство с империей кирзунской научило людей Опорских всяким оружием владеть, с луков метко стрелять и мечи крепко в руках держать.
Кирзуны – народ мелкий, коренастый, многочисленный и каверзный, лицами желтый, а душой черный. Жили кирзуны воровством да грабежом, городов отродясь не строили, обитали в хижинах из шкур. Было у каждого кирзуна по сорок жен и сорок лошадей, а кто побогаче, так всего по семьдесят.
Немало бед земле русской приносили кирзуны. Пакостили всё мелко да гадко, а поймаешь кирзуна за занятием недобрым, так он в крик, мол, не я это и вообще меня здесь не было.
Бывало, захотят хитрые кирзуны рыбки нашей половить да соболей опорских промышлять, как весь город вставал на защиту и давал подлым отпор. Оттого завели в Опорске постоянное войско, где служили богатыри. А воеводой над ними назначен был чудо-богатырь Борщ Иванович.
Ростом Борщ Иванович был до облаков, красотой своей на всю Россию известный, –руки, как деревца толщиной, ноги, как столбы точеные. И силушкой обладал небывалой, – на правое плечо кобылу садит, на левое жеребца и даже не подогнется. Служил Борщ-богатырь исправно, воеводил славно и судил справедливо. Было бы все хорошо, кабы не случай один.
А свершилось это в начале лета.
Город-Опорск проснулся поутру, окна растворил, улицы вымел и приготовился ко дню обычному, как вдруг послышались крики страшные:
– Караул! Убивают! Ой, люди добрые, помогите!
Бежала по улице любимая жена Борща Ивановича, красавица писаная Ксения и голосила на весь Опорск. И от крика ее громкого и пронзительного даже воробьи попрятались.
Народ дела побросал, из домов повыскакивал, купцы лавки от страха закрывают, не воры ли? Мастеровые ей под ноги бросаются, остановить хотят, а та мчится без оглядки, так что пыль коромыслом. Такого переполоха навела Ксения.
Наконец удалось людям остановить беглянку.
Окружили ее мужики да бабы и спрашивают, что стряслось-то, отчего учинила сумбур и ералаш?
Упала к людям в объятия Ксения, плачет, захлебывается, причитает и ни слова не понятно – бульканье одно да сырость.
Вышел тут видный купец Соловец свет Емельянович да как гаркнет:
– Цыц, дуреха! А ну утрись и говори, что за беда?
Примолкла сразу Ксения от крика Соловецкого и давай рассказывать:
– Муженек мой Борщенька с катушек двинулся, бесится как ретивый бык!
И опять в нытье ударилась, как медведица подраненная, у-у да у-у!
Соловец хлюпанья Ксениного не замечает и снова за допрос принимается:
– А с чего Борщ Иванович такой? Не ты ли напроказила?
Чуть примолкла Ксения и молвит:
– Что ты, что ты, я не виновата! Я его с ног до головы обхаживаю, себя не жалея, в любви он у меня всегда и в ласке!
И вновь на весь город завыла. Что ты будешь с глупой бабой делать!
Понял Соловец, что дело надо на месте решать, да созвал весь народ к Борщеву дому идти и воеводу всем миром успокаивать.
А по городу уже слухи недобрые поползли, как мыши серые, по углам да подворотням, по подвалам да поддувалам. Шу-шу-шу, шу-шу-шу. Борщ-де Иванович, женушку свою отлупил, дом спалил, а сам к кирзунам сбег. Кто думал, война началась, кто говорил, сглазили богатыря нашего, что тот хулиганить начал! Ну, смех от глупостей берет!
Собрал Соловец народу в сотню, взял Ксению за руку, и направились они выяснять, какая бешеная собака укусила воеводу.
Пришли к хоромам Борща Ивановича. А вокруг избы такой бедлам, будто дрались две хмельные дружины. Горшки да чашки разбросаны, сундуки да лавки раскурочены и все стеклом битым усыпано и лоскутьями одежными. Пес сторожевой в будку схоронился, дрожит и нос прячет. А на крыше служка Борщевский сидит в лошадином хомуте, плачет, и спуститься боится. Люди ему руки подают, а он только жмется и глаза выпучивает. Во как прихватило малого со страху!
Вышел из толпы Соловец, сжал шапку в кулаке и крикнул во всю мощь своей купеческой глотки:
– Ну, здравствуй, Борщ Иванович! Что же ты, гражданам мирным, такой разбой показываешь? Ты ж нам брат старший, защита наша и мудрость! Выйди к людям, разъясни!
А из дома рев львиный и бой посудный!
Народец Опорский попритих. Где это видано, чтобы воевода так бесчинствовал? Да и кто смелости наберется его успокоить, когда Борщ кулаком дубы валит?
Но купец Соловец сам роста немалого, глотнул воздуху свежего и еще зычнее крикнет:
– Выходи, воевода, с народом говорить, али трусишь за гадство свое ответить?
Тут что-то дивное стало происходить – утихомирился дом и на крыльцо вышел сам Борщ Иванович. Щеки красные, глаза слезные, сам в одной рубахе, а в руках кочерга, изогнутая вензелем.
Бросил Борщ искалеченную кочергу на землю и упал на колени. За щеки схватился и завыл пуще Ксении:
– Прости меня, народ Опорский! Нету умысла в моей беде! Зубы у меня болят! Нету сладу с болью!
Что тут стало! Будто триста тысяч ветров подуло, так народ с облегчения выдохнул!