Сказка о царе и оружейном мастере
Шрифт:
Не зря он боялся гнева императора: тот и так-то был не в духе, а после этого сообщения совсем озверел. Ругаясь последними словами, он вытолкал командира роты и приказал немедленно расстрелять оставшихся. Чтобы впредь неповадно было.
Конечно, ни один нормальный террорист, захвативший заложников, так делать не станет. Ну, набьет морды оставшимся, в крайнем случае, а стрелять – ни-ни. Заложник ценен, пока жив, а мертвый кому он нужен? Но в том-то и беда, что император не был террористом. Он был обычным воякой, для которого война – что-то вроде состязания или шахматного поединка; а в шахматах игрок, видя скорый и неминуемый мат, кладет короля на доску, а не прячет его в карман, продолжая защищаться оставшимися
Армейская пословица гласит: не спеши исполнять приказание, ибо последует команда «Отставить». Император очень надеялся на этот старинный принцип, когда минут через пятнадцать пришел в себя и отменил свое распоряжение. Увы, не сработало. Так велик был его гнев, что когда новое приказание догнало командира роты, первое уже было исполнено. Командир роты, дрожа, как осиновый лист, отправился докладывать императору.
На этот раз он боялся напрасно: император, узнав, сам побледнел и даже как будто уменьшился ростом. Немного зная горцев, он со всей ясностью понял, что если не предпринять что-то, причем немедленно, они оба покойники – и он, и командир роты; впрочем, судьба последнего мало заботила императора.
В страхе приказал он подать свою бронированную карету – оказалось, она стоит на хозяйственном дворе без лошадей и даже без двух колес, требовавших ремонта (а в городе не работал ни один кузнец, и даже вывески куда-то исчезли). Рядом стояла запряженная почтовая колымага – император занял ее и, не отдав никаких распоряжений по управлению герцогством, взяв с собой из свиты только главного конструктора (который как раз был здесь же), а из охраны только два десятка казаков и пулеметчика на крышу фургона, помчался прочь из столицы герцогства. По ущелью вихрем пронеслись, пулеметчик всю дорогу, как сова, башкой ворочал во все стороны и стволом водил: опасались обстрела с гор, но пронесло, слава богу. Вылетев на равнину, еще верст десять чесали таким же аллюром, и только когда горы позади подернулись дымкой, дали лошадям передышку.
Император не зря боялся: он еще только выезжал из столицы, а герцог уже знал, что случилось. В гневе приказал он подать коней и с небольшим отрядом понесся в погоню, но не по дну ущелья, где стояли стрелецкие заставы, а горными тропами. В одном только месте нарвались они на заставу альпинистов и минут десять на них потратили. Перебили всех – кого шашками не порубили, тех конями потоптали, – и дальше понеслись; этих-то десяти минут им и не хватило. Когда доскакали до выхода из ущелья, увидели они только пыльный хвост на равнине за императорским отрядом. Герцог хотел на равнину спускаться и гнаться за императором; спутники его отговаривали (мол, не догоним, только погибнем без пользы), но он ничего не слушал, и только когда ему напомнили, что надо еще сына отыскать, он отказался от погони. Глядя вслед императору, герцог такой страшной клятвой поклялся отомстить, что слышавшие ее всерьез обеспокоились о спасении своих душ; а в том, что герцог свою навеки погубил, никто и не усомнился.
Глава четвертая
– Он просил, чтобы вы ему немедленно позвонили. Вы сейчас к себе? Если он позвонит еще раз…
– Пошлите его в задницу, – сказал Виктор. – Я сейчас выключу у себя телефон, и если он будет звонить вам, то так и передайте: господин Банев, кавалер «Трилистника второй степени», посылает-де вас, господин бургомистр, в задницу.
Еще когда император осаждал столицу герцогства, генералы доложили ему, что, судя по плотности огня, горцы имеют гораздо больше автоматического оружия, чем они отбили у стрельцов во время первого похода, и недостатка в патронах не испытывают. Император пожелал выяснить, откуда у них оружие и патроны: то ли самодельные, то ли ворованные. Для этого он вызвал к себе главного конструктора с группой экспертов; они должны были после взятия столицы осмотреть оружейные мастерские горцев и доложить императору свои выводы.
Главный конструктор был рад этой поездке. Его замучили дрязги и нездоровый моральный климат в коллективе. Референт, похоже, метил на место начальника полигона, поэтому собирал про него самые грязные сплетни и регулярно сообщал все главному; тот, конечно, ни на грош не верил, но референт все не унимался. Последняя сплетня была та, что начальник полигона, тайком сговорившись с комендантом тюрьмы, испытывает оружие на заключенных, приговоренных к смертной казни, а когда таких нет – на каких подвернутся, а комендант оформляет их как застреленных при попытке к бегству.
Эксперты прибыли в лагерь императора вечером, когда горцы получили ультиматум, а на следующее утро, вступив вместе с войском в столицу, сразу устремились в мастерские, но попали на пепелище. Впрочем, поковырявшись в обломках, они пришли к однозначному выводу: оружие горцы делали сами, а патроны откуда-то завозили. Главный конструктор доложил императору, а после ему было нечего делать, и он стал слоняться и маяться и ждать оказии, чтобы ехать домой. Поспешное бегство в почтовом фургоне оказалось ему настолько кстати, что он даже не поинтересовался причинами такой спешки.
Дома главный конструктор ушел в работу с головой, ничего не замечая вокруг; в столице же между тем ползли слухи о том, что император учинил в горах. Наконец вернулись фотографы, посланные начальником полигона, отпечатали фотографии, а референт позаботился о том, чтобы главный их увидел.
В то день у главного на 4 часа дня было назначено совещание. За полчаса до него он решил просмотреть папку с почтой. Фотографии лежали в папке сверху.
Герцогиню он узнал сразу, хотя видел ее только один раз, мельком, когда казаки вернули карету. Дочку он тогда вообще не разглядел, но догадался, чей труп на снимке. Главный конструктор закурил (хотя обычно не курил в кабинете перед совещаниями, щадя легкие своих сотрудников), поднялся из-за стола и подошел к окну. Он стоял у окна, курил, зажигая одну сигарету от другой, и вспоминал все слухи и сплетни, отголоски которых доходили до него в последнее время.
Занимаясь разработкой оружия, он никогда не думал о тех, в кого из этого оружия выстрелят. О них обычно не думает ни конструктор, рисующий чертеж затвора, ни токарь, вытачивающий этот затвор на станке, ни слесарь-сборщик, собирающий готовое изделие из деталей, ни сторож, охраняющий склад с готовой продукцией вместе с собакой Жучкой. Вот о Жучке он думает и каждый день несет ей из дома каких-нибудь объедков. А потом приходит фургон, готовую продукцию увозят, и уже совсем другие люди решают, когда и в кого из нее выстрелить, но и они не думают о тех, в кого собираются стрелять. Для них это просто живая сила противника, которую надо уничтожить. О них могли бы подумать разве что те, кто непосредственно стреляет, потому что сами в таком же положении – в них тоже стреляют; но под пулями работают рефлексы, а не мысли.
«Для чего он все это снимает? Нравится ему, что ли, на это смотреть?» – такая была первая мысль главного конструктора, которую сразу же вытеснила вторая: «Зачем они это сделали? Ведь глупо же с любой точки зрения!» И сразу за ней третья: «Но ведь я же не для этого сделал автомат!»
«А для чего?» – спросил сам себя главный конструктор и не нашел на этот вопрос прямого и однозначного ответа. Он погасил недокуренную сигарету об подоконник, вернулся к столу и посмотрел на фотографии, как будто за это время на них могло что-то измениться, но на них, конечно, все было по-прежнему. Посмотрел на часы – была уже четверть пятого, давно пора начинать совещание.