Сказка о принце. Книга вторая
Шрифт:
– Ни на то, ни на другое я бы не рассчитывал…
– Есть еще третий вариант – золото. Даже церковь, как бы ни была она богата, не откажется от щедрых пожертвований. Кстати, это касается и всех остальных. Вряд ли кто-то пойдет за вами, заручившись одними лишь обещаниями.
– Лорд Лестин, - невесело проговорил Патрик, - я все это знаю. Беда в том, что… - он запнулся. – Смешно, но я теперь беден, как церковная мышь. Вы сами знаете… у меня ни гроша.
– Церковные мыши иногда бывают и богатыми, мой принц. Если знают, в каком углу лежат хлебные корки и кусочки сала.
Патрик вопросительно приподнял
– Неужели вы думаете, что Его Величество оставил вас нищим? Сто тысяч золотом оставлено вам в развалинах старого замка на Святом озере. Нужно только доехать туда, но теперь вы на ногах, и это не проблема. Без вас я не счел себя вправе трогать эти деньги, поэтому оттуда не взято ни единой монеты.
Несколько минут Патрик молчал. Потом проговорил едва слышно:
– Спасибо.
Они помолчали. Лестин расстегнул ворот, вытер пот со лба – постарались слуги ван Эйрека, натопили на ночь от души. Было уже поздно, дом погрузился в тишину, даже Август Анри уже лег – окно его спальни в другом крыле дома, выходящее во двор, давно погасло. Где-то едва слышно скреблась мышь. В кабинете хозяина хрипло ударили часы.
– Как вы думаете, лорд Лестин, - Патрик встал, потянулся и прошелся по библиотеке до полок до двери, - сколько времени нам потребуется, чтобы подготовить все это? Год? Два? Три?
– Не знаю, мой принц, но думаю, не меньше двух лет. Но давайте не будем загадывать. Уложимся в два года – хорошо, нет – значит, нет. Слишком тянуть опасно – есть вероятность, что заговор будет раскрыт. Но и торопиться не с руки. Вам придется много ездить, на раздумья верным тоже нужно время. И учтите, что и в стране сейчас неспокойно – значит, нужна будет осторожность. Кстати, сейчас время работает на нас, и я думаю, что чем дальше, тем больше будет недовольных. Густав уже теперь проявляет себя не с лучшей стороны.
Патрик подошел к окну, всмотрелся в темный сад. Выплыл месяц; в переплетении ветвей он казался маленькой лодкой, плывущей среди льдин-облаков. Ветки качались, бросая на землю рваные тени.
– Патрик, - осторожно сказал Лестин, - скоро будет оказия в Версану. Вы не хотите написать матушке?
– Нет, - не оборачиваясь, ответил принц.
– Вам… совсем безразлична ее судьба?
Патрик пожал плечами, выбил пальцами негромкую дробь на подоконнике.
– Ее Величество уехала на родину – значит, она в безопасности. Все остальное… неважно. Пусть ей там будет хорошо. Все.
Лестин кивнул, подавив вздох.
– Скажите лучше, как себя чувствуют их высочества?
– Живы и здоровы, - ответил лорд. – Их высочества Агнесса и Бланка делают большие успехи в обучении – я слышал, они уже бегло читают и хорошо рисуют. Зимой, правда, обе болели корью, но теперь чувствуют себя хорошо.
– А Изабель?
– Тоже здорова… - Лестин запнулся.
– Что? – резко спросил Патрик, оборачиваясь.
– Король официально сделал ей предложение, - неохотно ответил Лестин.
Принц сжал кулаки.
– Что ответила ее высочество? – спросил он очень спокойно.
– Просила дать ей время подумать. До лета.
Патрик вполголоса пробормотал несколько ругательств.
– А… если не согласится?
– Не знаю, мой принц, - вздохнул Лестин. – Господь милостив, и будем надеяться…
– К черту надеяться, - сквозь зубы проговорил Патрик. – Действовать надо.
* * *
Дом королевского садовника был небольшим, но уютным. Конечно, пока не выросли дети, он казался даже тесноватым, но теперь, для двоих, комнаты казались слишком просторными. Старая Лиз не раз вслух и про себя благодарила Бога за то, что на старости лет у них есть свой угол и в доме достаток; Ламбе отмалчивался. Он привык надеяться только на себя.
Когда Ламбе принес домой кадку с деревом из королевского кабинета, Лиз заворчала сперва: куда такая страховидина, и без того хватает, что цветы и саженцы по всем углам. Ламбе не слушал. Он поставил кадку с деревом в углу и, по выражению опять же Лиз, носился с ним, как мамаша с первенцем. Каждое утро обрывал засохшие листочки, проверяя, сколько осталось в живых, отгонял внуков, не позволяя даже приблизиться к тому углу, а зимой, когда задули ветра, переставил кадку к печке.
Увы, заботы его не приносили особенных успехов. К весне стало ясно, что деревце погибнет. Сухое и почти мертвое, стояло оно, грустно опустив ветви, и Ламбе, глядя на него, хотелось почему-то плакать. Он стал раздражительным и еще более ворчливым, то и дело ворчал на жену по пустякам – так, что однажды утром Лиз сказала в сердцах:
– Господи, хоть бы уж ушел ты работать скорей! Когда тебя нет, в доме жить легче.
Потом она просила прощения, а Ламбе, чего не случалось с ним с молодости, поцеловал ее в нос. Он не держал зла на жену, понимал, что виноват сам, но заноза в душе осталась.
Уже деревья потихоньку оделись нежным зеленым бархатом, а деревце в кадке так и стояло сухим и мертвым. «Выкинь ты эту заразу», - ворчала Лиз, а Ламбе все медлил. Все ждал. Загадал себе: в мае. Если до мая не пустит листочков – конец. Жалко, своими же руками обхаживал, а придется, видно выкинуть… или сжечь. Стоило представить, как будет оно лежать на свалке, печально подняв к небу сухие ветки, как Ламбе клялся себе: лучше сам сожгу, своими руками. Бог весть отчего, но старый садовник привязался к «сухой рогатине», как к малому ребенку.
А потом Ламбе заметил, что на одной веточке набухли три зеленые почки. И глазам своим не поверил. Ждал еще неделю, извелся сам и жену извел, по два раза в день таскал кадку от окна к печи и обратно. И когда одним сырым апрельским утром увидел на одной ветке три маленьких, нежных зеленых листика, заулыбался. Подмигнул деревцу, погладил листики – осторожно, едва касаясь – и заулыбался.
Лиз, выйдя с чашкой из чулана, аж руками всплеснула:
– Отец, да ты никак смеешься! Батюшки мои, свет Господень, что стряслось-то?!
Ламбе посмотрел на нее, седую, маленькую, с измазанным в саже носом:
– Весна, мать! Чуешь – весна.
– Ну, весна, и что ж? Весна-то уж с месяц как – иль только заметил?
– но тут и сама увидела, еще больше удивилась: - Гляди, выжила-таки твоя рогатина. Вот уж не думала…
Подошла, пригляделась.
– И правда, живое. Надо же… Ну, отец, ты прям волшебник. – И усмехнулась, погладила его по голове: - А помнишь, как мы с тобой вишню сажали?
– Помню, мать, помню. У нас тогда Ярре и получился, в ту ночь… Помнишь?