Сказка о принце. Книга вторая

Чинючина Алина

Стоит ли удивляться, что к нему теперь едут гости из самой столицы? Лестин, старый друг, а с ним – молодой дворянин, племянник господина ван Эйрека, человека уважаемого и достойного во всех отношениях. Ван Эйреки-то нынче небогаты, где и посмотреть юноше на настоящую охоту, как не здесь – если уж не успел сделать это, когда граф Ретель жил в столице.

Сказать по совести, у Ретеля было на что посмотреть и кроме охоты. Первые два дня Лестин и Патрик, отдохнув и выспавшись с дороги, провели, осматривая владения графа. Сам Ретель, высокий, темноволосый, почти не огрузневший, улыбался в густые усы с добродушием и основательностью доброго хозяина. Огромный парк, спускающийся к реке, напомнил Патрику дом до комка в горле; так и казалось, что встать вот сейчас на обрыве – и окликнет его сзади Ян, и Марк подойдет, смеясь, о чем-то рассуждая… Большая, полная света

и воздуха бальная зала; оранжерея с диковинными цветами – теперь, в июне, большая часть их цвела под открытым небом; библиотека – довольно неплохая, хоть и не был граф ярым сторонником чтения. Своей коллекцией оружия Ретель гордился хоть и молча, но совершенно недвусмысленно, и там вправду было на что поглядеть. Патрик увидел даже фамильную шпагу, пожалованную деду старого графа королем Карлом Первым за верную службу; на клинке четко виднелось клеймо мастера Таравеля – легендарного оружейника Лераны. В коллекции самого Карла Третьего таких клинков было не более десятка. И, конечно, великолепная кухня, лишь немногим уступавшая дворцовой – хоть и извинялся граф за то, что живут они здесь скромно, «не то, что в столице». И, конечно, великолепные лошади – ах, как хороши верховые прогулки с утра пораньше, когда еще не жарко, когда солнце только поднялось над верхушками деревьев. И вино из погребов графа, и длинные вечера на широкой террасе, когда вокруг лампы кружатся бабочки… Вся эта роскошь, конечно, располагала к приятному общению – если не помнить, зачем они здесь.

С первых же минут после взаимных приветствий, после того, как представил его лорд Лестин – «это мой сопровождающий, Людвиг ван Эйрек… да вы, верно, помните его, граф, по столице» - «Ммм… как же, как же. Рад встрече, господин ван Эйрек» - с этих первых слов ловил на себе Патрик пристальные, быстрые взгляды Ретеля. Не удивлялся этому, конечно – как не удивлялся и добродушным, вроде бы безобидным вопросам, понимая, что еще долго будут его проверять.

– …и однажды мы с Его Величеством, - говорил Ретель за ужином, - заспорили о поэзии. Знаете, прежний король, не в пример нынешнему, в стихосложении разбирался. Особенно он уважал восточных поэтов, Хафиза, например – у него, помнится, были прелестные строфы…

– Да? – приподнял бровь Патрик. – А я слышал, что Его Величество как раз Хафиза терпеть не мог – вычурно, говорил, слишком мудрено. Он мессира Леколя уважал – за простоту…

В просторной, светлой столовой, защищенной от яркого июньского солнца легкими шторами, удивительно уютно. Гости уже отдохнули с дороги, и их рассказы о столице перемежаются меткими замечаниями и воспоминаниями хозяина. Бесшумно снуют вышколенные слуги, от выложенной на блюде зайчатины в белом вине – удивительный, с ума сводящий запах.

– …а меня тогда Его Величество в Залесье отправил – вопрос о торговых пошлинах улаживать, - рассказывал Ретель, когда подали десерт.
– Еду я, значит, в порт… вы были в Регвике, господин ван Эйрек?

– Был, ваше сиятельство, - отвечал Патрик. – Как раз в том же году - отец брал с собой по делам. Я слышал, тогда у нас с Залесьем были очень сложные отношения. Говорят, вопрос с пошлинами едва не стал причиной морского конфликта…

Графиню Амалию Ретель Патрик тоже помнил еще по столице. Маленькая, полная и круглая, как булочка, она, тем не менее, сохранила изящество движений, хотя походка ее стала чуть тяжеловата – сказывался возраст. Была Амалия умна, немногословна, но остра на язык, пятерых детей держала в строгости и подмечала малейший непорядок. Патрик, сказать честно, побаивался встречи с ней – глаз у графини был цепкий, и сомневаться в том, что она узнает беглого принца, почти не приходилось. Другое дело, что без явного одобрения мужа она свои домыслы вслух не выскажет, однако Патрик, прикладываясь к руке графини, чувствовал себя очень неуютно.

В течение всего этого вечера он не раз ловил на себе взгляд небольших темно-карих глаз хозяйки, но не отводил своего взгляда. Когда закончили десерт, и все перешли в гостиную, а хозяин закурил, разговор зашел о родстве господина Людвига ван Эйрека с ректором Университета Кристофером ван Эйреком. Как водится, стали вспоминать родословную ветвистого и древнего рода, сбились, рассмеялись и махнули рукой. Главное, что род достойный, и молодой дворянин Людвиг должен выбросить дурь из головы и брать пример с почтенных предков. Когда граф, затянувшись, умолк и задумчиво посмотрел на серое колечко дыма, летящее к потолку, Амалия Ретель спросила негромко:

– Я слышала, господин ван Эйрек, ваша матушка уехала на воды в

Версану. Как она сейчас себя чувствует?

– Благодарю, ваше сиятельство, - ответил Патрик, - намного лучше. Но, вероятно, матушка пробудет там еще долго – у нее слабые легкие, а в Лирре такой чудесный воздух.

Обернувшись к графине, он встретил мягкий, добрый, все понимающий взгляд Амалии – и улыбнулся ей в ответ.

С того вечера графиня Ретель принялась незаметно, мягко, но настойчиво опекать молодого ван Эйрека. Все пять дней Патрик чувствовал эту заботу – в повелительном «еще кусочек рыбы, господин ван Эйрек… нет-нет, вы должны это съесть, рыба чудесна, это наш фамильный рецепт» за обедом; в ласковом «не стоит так долго стоять на солнце в жару – пойдемте в тень»; в пожеланиях спокойной ночи; в том даже, что комнаты им с Лестином отвели окнами на запад – тактичная забота об удобстве гостей, чтоб не просыпаться им с первыми лучами солнца. Может быть, Амалия, глядя на него, вспоминала своих мальчишек – младший и средний сыновья графа служили один во Фьере, другой недавно откомандирован был в Тарскую, старший уехал по делам в столицу («знаете, эта старая тяжба с монастырем отнимает столько времени и сил»). Может быть, осуждала королеву Вирджинию, оставившую детей, и оттого сочувствовала юноше, без сомнения, считающему этот поступок предательством и старающемуся вычеркнуть мать из памяти. Кто знает… Патрика, никогда не видевшего от матери ласки, такая забота смущала и радовала. В этой маленькой женщине он увидел союзника – Бог весть отчего – и надеялся, что ее муж разделит такое же отношение хотя бы отчасти.

На третий день, вдоволь насладившись восторгом гостей от прекрасно устроенного сада, Ретель решил устроить охоту. Псарня его вызвала зависть даже у Лестина – больше пятисот самых лучших борзых и гончих в аккуратно и с умом устроенных конурах, умелые, немногословные егери… Патрик тоже хвалил собак с вполне искренним восторгом. Охота вышла удачной – им удалось загнать двух косуль и трех зайцев. Правда, из-за невыносимой жары пришлось выехать с рассветом и к полудню вернуться обратно – к десяти часам утра уже стало нечем дышать. У мужчин – ровесников Ретеля, отцов семейств – Патрик удостоился одобрительных кивков: «Из вас, юноша, выйдет толк. У кого вы учились верховой езде? Ах, в столице… тогда понятно. Далеко пойдете, господин ван Эйрек»; дамы бросали на него взгляды, далекие от материнских; девицы, сбившись группкой, хихикали и краснели, прикрываясь веерами. Все как всегда, вздохнул Патрик. Неужели даже после каторги в нем видят только красивый фасад? Он отчаянно боялся повторения истории с Луизой ван Эйрек и порой чувствовал себя прокаженным, который вынужден избегать тех, кого любит, чтобы не навлечь на них беду.

После охоты был дан обед. Ретели не были стеснены в средствах – даже с учетом войны, и их приемы славились на весь Руж. Патрик невольно сравнивал роскошный особняк графа с небогатым, тихим поместьем Августа Анри ван Эйрека. Он кружил в пестрой толпе гостей, поддерживал беседу, рассыпал комплименты дамам, вслушивался в разговоры мужчин. Все вертелось, конечно, вокруг войны, и все сходились на том, что она не будет слишком долгой. Раз или два промелькнули реплики вроде «при прежнем-то короле и деревья были выше, и трава зеленее», но утонули в общем потоке.

Среди гостей почти не было молодых дворян его возраста – в основном, почтенные отцы семейств, вышедшие в отставку. Господина ван Эйрека, в свою очередь, несколько раз спросили, отчего он в дни испытаний не в действующей армии; Патрик отговорился ранением на дуэли, на что выслушал неодобрительные замечания о ветрености нынешней молодежи.

Не обошли вниманием в разговоре и самозванца в Таларре – хоть и далеко север, а видно было, что тема эта обсуждалась не раз.

– У меня кузина замужем за секретарем господина наместника Таларра, - говорила дородная, молодящаяся Эмма фон Визен, красным с розовым кружевом платьем напоминающая вишню в сахаре. – Их, слава Богу, не тронули, но писала она, что самозванец грабил богатых почем зря – и бедноте все раздавал, вообразите.

– Может, он и не самозванец вовсе? – поправляя косынку на груди, возразила ей пожилая и добрая, похожая на старушку из детских сказок Шарлотта Луассон. – Может, и правда…?

– Бог с вами, мадам, - прогудел в седые усы статный, щеголеватый полковник Ксавье. – Доподлинно же известно…

– В том и дело, голубчик, что ничего толком не известно, - покачала головой Луассон. – После побега наследного принца с каторги о нем ничего не слышно было… а теперь – вот, извольте. Да и не верю я, что он против отца умышлял.