Сказка Шварцвальда
Шрифт:
Лежащий на диване Конрад, почувствовав странное жжение в груди, отшатнулся от молодого секретаря, стоящего перед ним на коленях, чью пунцовую щеку покрытую легким юношеским пушком он украдкой ласкал, подписывая принесенные красивым клириком бумаги. Эпископ откинувшись на подушки, закрыл глаза, прислушиваясь к ощущениям… Жжение усиливалось… Вслед за ним в носу неожиданно защипало и давно забытые слезы скопились в углах глаз. Свершилось…
— Свободен!!! — его ожившее сердце зашлось от радости.
Грудь Михаэля внезапно пронзила страшная режущая боль,
Иоахим опустил безжизненное тело на пол и начал неистово молиться за душу новопреставленного.
— Святой отец, не рановато ли Вы меня хороните? — раздался из темноты спокойный голос пришедшего в себя Михаэля. Молодой человек с усилием поднялся и пересел на сидения, отряхивая запылившийся полы камзола.
Его красивое бледное лицо выделялось в темноте повозки, а широко открытые глаза сверкнули оттенком античного золота.
Изумленный Иоахим потерял дар речи. Лишь его руки продолжали совершать крестные знамения.
— Упаси нас от зла….. помоги и избавь нас от злого очарования, творимого нечистивыми, в пагубу нам. Освободи нас от омрачения страстями, из сетей похоти извлеки, огради нас от коварства злых людей и отгони от нас ненавидящего добро, удовлевающего нас диявола, чтобы в мире, покое и тишине прожить нам остаток жизни нашей, благодаря ежедневного Господа Бога. Аминь.
Михаэль снисходительно ухмыльнулся. Телодвижения глупого священника, его бесполезные слова вызывали в нем раздражение. Но он смог его подавить.
Утро воскресения января 28 числа выдалось на редкость ясным и морозным. Бескрайнее голубое небо царило над Фрайбургом.
К центральной площади уже с рассветом стали стягиваться жители города и ближайших окрестностей, чтобы присутствовать на казни знаменитой шварвальдовской ведьмы.
Ствол свежеспиленной лиственницы установленный напротив здания суда, услужливые стражники заблаговременно обложили охапками с хворостом, предвкушая долгожданное развлечение.
Ближе к полудню на площади не было места, куда яблоку упасть. Разноперый народ, запрудивший площадь, возбужденно жужжал, пересказывая но нескольку раз сплетни вчерашнего дня о вынесении смертельного приговора страшной колдунье, которая покинула зал суда ни на секунду не раскаиваясь в смертельных грехах. Говорят, что глаза нечестивицы горели адовым пламенем, и стоило ей бросить взгляд на присутствующих в зале, как их охватывали судороги, нескончаемые до вечера. Что же грозит несчастным сегодня, ежели она начнет напоследок колдовать. Чур нас, Чур нас!! Спаси и сохрани нас!!!
Стращая друг друга, пришедшие с самого утра и занявшие выгодные места зеваки словно гвозди упрямо стояли на заледеневшей за ночь мостовой, отталкивая прибывающих вновь.
Регина появилась на площади пополудни. На мгновение над гудящим, болезненно
Так люди подавляли свой первобытный страх перед женщиной, гордо вскинувши голову, твердой поступью прошествовавшей к месту казни. Обряженная в нелепый бесформенный балахон грязно желтого цвета, Великая и ужасная ведьма Шварцвальда, смотрела сквозь толпу, не замечая ее. Ее прекрасное лицо было светло и спокойно. Темно карие глаза искрились на ярком полуденном солнце.
Она не видел ничего вокруг себя, она давно вернулась в прошлое, где любимый подарил ей полнеба. Где она любила и была любима, где оба были свободны. Ее тело послушно подчинялось приказам палача, связавшего руки за шестом. Ее разум отказался подчиниться просьбе появившегося священника покаяться и принять Христа. Какой смысл менять перед уходом Бога? Только он, двуликий Янус, умудрился служить обоим тельцам.
Регина подняла глаза к открытому окну его кабинета. Она знала, что он стоит недалеко от окна, боясь показаться публике. Он подойдет ближе, лишь когда займется пламя.
Ее душа дрожала в предчувствии конца. Перед порогом, ведущим в тайну, перед неизбежным превращением. Перед освобождением от уставшего страждущего тела. Душа ее боялась лишь боли.
И когда вспыхнуло пламя, охватившее пока далекие от нее пучки хвороста, сущность Регины, собрав оставшиеся силы, взмолилась
— Конрад, останови мое сердце! Убей меня, пока это не сделал огонь. Ради нашей любви, которая еще жива — умоляю, останови его!
Фиолетовая тень возникла в проеме окна напротив. Никто из зевак не поднял голову, никто не видел эпископа, бледного словно смерть. Никто не видел его умирающих глаз, его дрожащих губ, его рук, судорожно вцепившихся в подоконник. Никто не слышал слов, который вслед за Региной начал повторять он.
Глаза ликующих глупцов били устремлены на разгорающийся костер, на застывшее тело ведьмы, на лице которой жили лишь губы, творящие последнее колдовство.
Все видели, как дернулась она в страшной судороге, выгнувшей ее колесом, как конвульсии несколько раз прошлись по телу волной, и пена скопилась в уголке скривившегося от боли рта. Регина упала на колени словно марионетка, отпущенная на волю хозяином, разорвавшем ненужные нити и безжизненно поникла головой. Огонь, подобравшийся ближе, вспыхнул на ее распущенных волосах, превратив их в пылающий факел. И через мгновение, до собравшихся долетел вожделенный запах горящей плоти. Среди двуногих животных, издали похожих на людей, началось безумное пиршество.
Конрад, обессилев, упал в кресло напротив открытого окна. Белоснежная голубка опустилась на подоконник и начала чистить перышки перед долгим полетом. Сверкая черными бусинками глаз, она радостно и благодарно ворковала.
Он не сводил с птицы удивленных восхищенных глаз. Она знала, все знала наперед, то, что должно было свершиться. Но риск был огромен. Если бы он не обрел человеческое сердце, то не услышал бы ее мольбу, и не смог избавить от мучений. Она шла на смертельный риск, отдаваясь в его руки, надеясь лишь на чудо. Ее любовь сотворила последнее волшебство. Он вернул себе то, что потерял, отчасти по ее вине.