Сказка Шварцвальда
Шрифт:
— София! Иди ко мне! — послышался спокойный голос повитухи из-за двери. Девушка нерешительно двинулась к двери, боясь поднять глаза на стоявшего рядом хозяина. Она знала, что ему предстоит увидеть через несколько мгновений и боялась выдать взглядом собственный страх.
Стоило ей войти, как ждавшая за дверью Регина, сразу же плотно прикрыла дверь, не давая отцу заглянуть в покои.
— О Боже, О Дева Мария и святые угодники… — только и вымолвила посеревшая от ужаса служанка, взглянув на красные насквозь промокшие простыни. Она никогда еще не видела столько крови. Хозяйка, бледная как
Регина, решительно встряхнула ее
— Так, девушка, бояться будешь потом, а сейчас слушай и помогай мне изо всех сил.
— Первым делом- обмой младенца, пуповину я уже отрезала, смой пленки и кровь, проверь рот, чтобы там не осталось слизи. Искупай девочку, видишь, какая красавица у нас получилась, и заверни ее в теплое одеяло. Все. Делай. А я пока займусь мамой.
Стараясь не обращать внимания на кровь и сдерживая подступающую рвоту, София осторожно взяла кричавшего младенца и на вытянутых руках поднесла его к чану с теплой водой. Она первый раз в жизни держала родившегося маленького человечка, он походил на гнома из ее детских сказок, только голого, покрытого бордовыми пятнами крови и запекшейся слизью. Но отвращения крошечное существо у нее не вызывало, лишь восторженное удивление и благоговение перед Создателем.
Сделав все, что ей приказала повитуха, она повернулась к кровати, где та колдовала над еще живой роженицей.
Иоланта, прикрытая теплым покрывалом, дрожала, словно осиновый лист на ветру от потери сил и крови, которая не переставала идти, быстро унося из нее жизнь. Регина сидела на краю кровати, держа одну руку под покрывалом на уровне ее живота, другой гладила несчастную по лицу.
— Вот и все, милая, вот и все. Девочку ты родила, здоровую, сильную, красивую. Теперь отдыхай, не переживай, все будет хорошо, сестра
Иоланта, мертвенно бледная, медленно подняла огромные воспаленные глаза, ища ребенка. Регина сделала незаметный знак Софии, служанка осторожно положила притихшего младенца на грудь умирающей.
— Спасибо тебе, как имя твое, женщина — спросила она, еле ворочая языком.
— Регина меня зовут. Только ты не говори много. Сил осталось у тебя, милая, на несколько мгновений. Сейчас мужа твоего позову. Простись с ним.
Повитуха быстро подошла к двери и приподняла засов. Вильгельм ворвался в комнату и, поняв все, с горестным стоном бросился на колени пред кроватью Иоланты, схватив ее за руку.
— Любовь моя! Милая моя, не покидай нас. Иоланта, радость моя…
Горячие слезы текли по его щекам. Вильгельм иступлено прижал руку умирающей жены к губам и начал молиться, ни разу не взглянув на младенца…
В этот момент девочка, испугавшись, вновь начала жалобно попискивать. Регина взяла ее на руки и нежно зашептав малышке на ушко, отвернулась к окну.
Иоланта высвободилась из судорожных объятий мужа, погладила Вильгельма по щеке, ее рука бессильно повисла.
— Любовь моя, Вильгельм, видимо Богу угодно, чтобы я перешла в его удел. Не плачь, мне уже не больно, мне легко и спокойно, видишь, я не одна ухожу, ангелы небесные сошли за мной. Вот они, стоят
Вильгельм, быстро обернулся и, увидев лишь пустоту, снова начал умолять Иоланту не бросать его.
— Стой Вильгельм, не перечь мне. Мне тяжело говорить. Я ухожу… Молю, береги нашу дочь, передай ей всю свою любовь и ласку. Люби ее, как любил бы меня… И ты…
Несчастная женщина с трудом повернула голову и посмотрела на стоящую чуть поодаль Регину с ребенком на руках.
— И ты… сестра… обещай мне, что позаботишься о моей девочке… Прошу.
— Да, я обещаю, Иоланта. Я не оставлю твоего ребенка в беде. Иди с миром.
Регина тяжело вздохнула и, пряча слезы, отвернулась к окну, где уже сгущались сумерки.
Она сделала, все, что могла, одна жизнь спасена. Она успела, спасибо великой Богине и супругу ее. Но что-то неуловимое, неосязаемое, тайное не давало покоя ведунье. Она чувствовала, знала в душе, что теперь ее жизнь прочно, до самой кончины, связана с жизнью малышки, только что принятой ей на этот свет. И в жизни этой будет немало испытаний и бед.
Последние слова Маша слышала уже в полудреме, через мгновение, она забылась сном.
Сказка
Когда полусон — полуявь потихоньку оставили ее, сквозь дрему с обрывками страшного рассказа о рождении девочки, Маша услышала голоса, раздающиеся прямо над ее ухом и казавшимся сначала продолжением грезы. Потом она узнала голос Макса, обсуждающего с Клайвом правильность выбираемого маршрута.
— Послушай, я не хуже тебя знаю страну. У нас три варианта добраться до Дизентиса. Два из них лучше, последний можно забыть. Ты высаживаешь нас в Лозанне дальше поднимаешься по автобану в сторону Нойшателя и Базеля- тогда по плану у нас три пересадки. Это хуже всего. Второй, ты терпишь наше общество еще час и везешь до Берна, там и до Базеля рукой подать, и нам, хотя дольше, но всего одна пересадка. Что касается Люцерна, то…
Клайв его перебил
— Макс, стоп. Исходи из того, что я располагаю временем. К редактору в выходной день я точно не поеду — так что пара лишних часов у меня в запасе есть. Поэтому — воспользуйся мною как экстравагантной рикшей. Я довезу вас максимально близко.
Маша лежала в кресле, боясь пошевелить затекшей рукой. Она всегда любила подслушивать.
Молодые люди не заметив, что их стало трое, продолжали разговор.
Снова заговорил Клайв, он задал все тот же актуальный вопрос, по всей видимости, прежний Машин ответ его не удовлетворил.
— Ты едешь с ней в Дизентис как сопровождающий. Но она сама владеет языком. Какова тогда твоя роль? Мне интересно потому, что эта дыра далеко от проторенных маршрутов…
— Ты сам себе отвечаешь. Маша хочет увидеть музей, а одну в глухую ретороманскую деревню, где от силы один захолустный отель — ее отпускать опасно. Не в смысле, что ее жизни что- то угрожает, а в смысле абсолютного языкового барьера. Там никто не знает хохдойч, ее запас — фикция. Этот кантон сохранил редкий романский язык, смесь древнего алеманского с латинским. Адский микс. Я как носитель немецкого и то смогу помочь лишь отчасти.