Сказка зимнего перекрестка
Шрифт:
Он не задерживался на стене, отражая лишь случайные удары и не ввязываясь в очаги сопротивления, возглавляемые другими, такими же доблестными воинами. Его меч и он сам искали утоления жажды в том водовороте немытых косматых тел, где с тупою неистовой яростью увечили уже мертвое тело его отца. Рикке обрушивался на врага, как лавина, Туолле врезался в схватку, как арбалетная стрела в грудь, и был столь же беспощаден.
Никто никогда не учил его ненависти, фехтование преподавалось ему как искусство и спорт. Туолле превзошел эту науку в единый момент. Если бы ему сказали, что он совершает подвиг, он бы не понял, а то и почувствовал бы себя оскорбленным. И если рассматривать всю историю этой горделивой и обреченной
— Пост номер один! — подала голос женщина, работавшая в самом дальнем конце зала. — Давление критическое, концентрация в пределах проектной нормы.
— Пост номер два, — откликнулась стоявшая рядом с ней. — Характеристики предельные.
Элейне вдохнула полной грудью. Сейчас ей предстояло отдать самый беспрецедентный за всю историю ее народа приказ, тем самым переводя его в иное качество.
— Пост номер один, — сказала она, — открывайте кран. Выпускайте его помалу. Пост номер два и прочие — то же самое с интервалом в десять секунд. Трубите отбой. Пусть отходят. Будем надеяться, Туолле наигрался.
Рожок там, на стене, отозвался долгой пронзительной нотой. В зале не было никакой суеты: происходящее сотни раз отрепетировали, и каждая знала, что ей делать. Из никелированных кранов, обволакивая чертог, пополз белый… не пар даже, а туман, пропитанный прохладной свежестью и источающий одновременно ароматы лимона, мяты и корицы. Клубящееся полотно первым долгом поглотило груду багажа, занимавшую едва ли не треть всего полезного объема зала. Краны открывались один за другим, и женщины, попадая во власть этой нежной пелены, скрывались в ней на минуту, но стоило той схлынуть, соскользнуть чуть в сторону, гонимой тщательно скорректированными потоками воздуха из скрытых в стенах вентиляторов, как они выступали из нее, но уже удивительно изменившимися, невесомыми, потерявшими яркость первозданных красок, колеблемыми воздушными струями… словно развоплощенными в клочья тумана. Правда, те, кто оказывался по ту сторону, разницы меж собою не видели. Для них призрачными были теперь остававшиеся на постах, ожидавшие своей очереди. Каменный пол, выложенный цветной мозаичной плиткой, там, где по нему стелился волшебный туман, истончался, обретая прозрачность, однако под ногами тех, кто равно с ним попал под воздействие субстанции, оставался столь же прочным, как до сих пор. Вскоре первые посты, сделав свое дело, полностью перешли в иную ипостась бытия. Остальные, чья миссия еще не окончилась, собрались в противоположном конце зала, у окон, наблюдая за организованным отходом уцелевших защитников стены.
Там не было никакой паники. Если они и думали о том, что им посчастливилось дожить и услышать этот долгожданный сигнал, то ничем этого не проявляли. Лестница со стены во двор была очень узка, спускались по ней только гуськом, по одному, и чем больше их покидало стену, тем меньшим количеством оставшимся приходилось сдерживать захлестывающую их, ликующую, вопящую и воющую толпу.
— Проклятие! — воскликнула Элейне, глядя в ту сторону. — Почему он не уходит?
Туолле, воспитанный отцом-рыцарем, разумеется, не мог не уйти последним. Его гибкий тонкий силуэт был отчетливо виден на самом острие схватки, в самом опасном ее месте. Рядом с дочерью Антиль сжала на груди руки и затаила дыхание. В зале появились первые, покрытые ранами воины. Без промедления, дисциплинированно, зная цену каждой минуте, они скрывались в ароматном тумане, перешагивая черту и присоединяясь к тем, кто уже отважился сделать это до них.
Но там, на стене, Туолле не мог уже и шагу ступить назад. Он оказался в той критической точке, когда любая капля способна разрушить хрупкое равновесие, до сих пор сохранявшее ему жизнь. Двое или трое товарищей еще сражались с ним бок о бок, постепенно, шаг за шагом пятясь к спасительной, пока не занятой врагом лестнице. Еще группа сгрудилась во дворе, не решаясь укрыться в башне, оставив в схватке своего короля. В эту минуту Туолле в самом деле служил неким символом своего народа, его обреченных на гибель горделивой красоты и достоинства и познаний в обустройстве мира, расы, не только осмелившейся объявить себя гуманной, но и пожертвовать собой во имя провозглашенного принципа.
Огромные дубины, усаженные острыми каменными осколками, возносились над его головой, свистели в опасной близости от него, он едва уклонялся благодаря своей природной подвижности и грации. К нему тянулись колья и пики, и он с трудом успевал обрубать их острые концы. Торжествующий вой уже несся над ареной битвы, дикари предвкушали миг окончательной победы, как они пойдут по этим пугающим своей роскошью залам, истребляя ослабленных, лишенных всякой надежды, молящих о пощаде противников, начисто, под корень стирая их с лица земли вместе с любыми свидетельствами их существования и тем самым провозглашая миру свою, новую власть.
Ему оставалось уже несколько шагов, а там — кубарем скатиться с лестницы, бегом пересечь двор, укрыться в призывно распахнутой пасти ожидающего лифта и отдаться под защиту проекта. В отличие от прочих мужчин он досконально знал технологию «Призрака». Было несколько моментов, когда он мог бы это сделать, но в некоторой степени он оказался опьянен триумфом своего первого настоящего сражения и пренебрег своим шансом, с беспечностью юности ожидая следующего. А за ним — еще и еще, словно хотел увидеть донышко своей удачи.
Как и всегда при подобном раскладе, оно обозначилось неожиданно. Длинный узкий меч в руках Туолле вонзился в любезно подставленный живот волосатого гиганта, жестом молотобойца занесшего над головой юноши чудовищную дубину, усаженную каменными шипами. Доля секунды понадобилась Туолле, чтобы освободить клинок, однако жизненной силы и остаточного мускульного рефлекса дикаря хватило настолько, чтобы развернуться в падении и изменить его траекторию. Он валился прямо на Туолле, уже мертвый и безразличный к любой ране, какую тот мог бы ему нанести. Его дубина буквально рушилась с небес и заслонила их. Пытаясь уйти из-под удара, Туолле отшатнулся в сторону, какую-то безумно долгую секунду, что есть силы изогнув тело, пытался сохранить равновесие, и казалось даже, что ему удастся обставить и земное тяготение в придачу, но потом мертвый враг со своею дубиной смахнул его с гребня стены как стебелек травы, былинку…
Сдавленный мучительный стон вырвался у Элейне, распластавшейся по стеклу, и эхом отозвался по залу среди тех, кто был еще здесь и знал, как высоко ему падать. А Антиль испустила пронзительный крик, выбросила руки вперед и швырнула в окно такой сгусток взорвавшейся в ней психической энергии, что в единый миг высадила все окна в зале, и внутрь хлынул холодный декабрьский воздух. Глотая его открытым ртом, Элейне зашаталась и ухватилась за оконную раму.
— Включите наружные экраны, — хрипло распорядилась она.
Ее приказание было выполнено сию секунду, и она пытливым взглядом принялась обшаривать груды мертвых тел у подножия стены, с ее наружной стороны.
— О! — сказала она. — Нет!
Антиль прильнула к ее плечу.
— Его там нет, Элейне.
Среди умиравших и трупов ползали самки дикарей. Элейне ни за что не удостоила бы их высокого звания женщины. Они были грязны, вонючи, косматы, и в своей дикой, исступленной злобе казались лишенными рассудка. Не обращая ни малейшего внимания на сородичей, они с достойным лучшего применения упорством ворочали тела, выискивали защитников крепости — задача эта была нетрудна, так сверкали их доспехи, даже покореженные и испятнанные кровью! — увечили трупы и с воплями чудовищного восторга раздирали глаза и глотки еще живым.