Сказки для Яна
Шрифт:
И Абнер, громко ругаясь и истекая яйцом, зашаркал домой.
Художник задумчиво посмотрел ему вслед.
– Злобнющий старикан, – сказал гончар. – За всю жизнь никому доброго слова не сказал.
– Почему? – спросил художник.
Гончар сложил свою стремянку и пожал плечами.
– Он всегда считал себя лучше других. Умнее. А я думаю, просто потому, что ты умеешь лечить, ты не становишься лучше других.
– А он умеет?
– Ну, он же колдун. Только, сам понимаешь, к нему не очень-то часто ходят. Разве что когда совсем плохо. Наша Роза пытается у
Гончар собрал весь инвентарь, кивнул художнику и ушел за забор. А художник задумался. Он свернул с намеченного пути и отправился в лавку, чтобы немного поболтать с продавцом. И, может быть, случайно встретить Розу.
Когда он вернулся к себе, уже начинало темнеть. Голова у него гудела от историй, слухов и домыслов, которыми щедро поделился лавочник. Если ты не только задаешь вопросы, но и внимательно слушаешь ответы, всегда рискуешь узнать больше, чем хочется… Подходя к дому, Бродяга вдруг услышал слабый смех со стороны абнеровской развалюхи. В освященном прямоугольнике окна он увидел Розу, которая сидела за столом и что-то записывала, и Абнера, стоящего рядом с открытой книгой в руках. Старый колдун что-то сказал, и девушка снова рассмеялась. Художник вошел в дом, зажег керосиновую лампу, достал из сумки альбом, а из плиты – кусочек угля и принялся за наброски…
С того вечера он стал реже появляться в деревне. Как всегда перед началом работы, он много гулял, наблюдал, или сидел в саду с термосом травяного чая. Если кто-то заговаривал с ним, Бродяга отвечал рассеянно, а потом вдруг неожиданно спрашивал: «Почему ты хочешь, чтобы я нарисовал тебя?». Люди пугались этого вопроса и в то же время ждали его. Им хотелось объяснить, рассказать, доказать, что именно они, а не кто-то другой, достойны портрета. Художник спокойно слушал и молча кивал, запоминая. И никто не мог понять, о чем же он думает.
Бродяга жил в деревне уже почти две недели. Он знал, что дольше оставаться нельзя. Люди, которые старались показать себя с лучшей стороны в первые несколько дней, скоро начнут коситься друг на друга с недоверием и шептать друг о друге гадости, лишь бы избавиться от соперников. Художник не хотел этого. Однажды, в каком-то городе, он уже совершил эту ошибку – остался слишком надолго. А когда написал портрет и ушел, люди не могли смотреть друг на друга от стыда за свои поступки.
Пришла пора выбирать.
Бродяга думал об этом, подходя к лавке. Вдруг он услышал доносящуюся оттуда брань. Без всякого удивления художник узнал голос своего сварливого соседа.
– Вранье! – кричал старик Абнер – У тебя на полках лежит свежий хлеб, а мне ты суешь вчерашний!
Перед ним на прилавке лежал унылый каравай. Лавочник спорил, уперев руки в бока:
– Уж я-то знаю, где какой хлеб! И не ошибусь! Это свежий хлеб, как раз для тебя.
– Да об него мыши зубы сломают, не то, что такой старик, как я! Нет у тебя совести. – Абнер топнул ногой. – Поменяй каравай!
– И вовсе не такой уж ты старик, как тут расписываешь. Не стану менять!
Так они кричали друг на друга, когда в лавку вошел художник.
– Доброго дня, – сказал он – Дай-ка мне хлеба, Горан.
Лавочник тут же потянулся и снял с полки еще теплый, дышащий каравай. Художник поглядел на свой хлеб и вдруг повернулся к Абнеру:
– Послушай-ка, сосед. Я собрался жарить тосты, а хлеб у меня для этого совсем не подходящий. Слишком уж мягкий. А вот твой мне будет в самый раз. Не согласишься ли ты оказать мне услугу и поменяться со мной?
В лавке воцарилась тишина. Казалось, прошла вечность, когда Абнер, наконец, заговорил.
– Я окажу тебе услугу, сосед, – сказал он медленно. – Если ты в ответ окажешь услугу мне.
– Конечно, – ответил художник, с улыбкой глядя ему в глаза.
Лавочник ахнул. Но ни художник, ни Абнер, не обратили на него внимания.
Старик вытащил из своей огромной сумки ароматный сверток:
– Каждое лето я собираю травы на зиму. В этот раз, видишь ли, я собрал слишком много мяты и мелиссы. Хранить негде. Обычно я отдаю излишки аптекарю, но у него, оказывается, у самого достаточно. Окажи мне услугу, забери их себе, чтоб не пропали.
– С радостью, – сказал художник.
Абнер передал ему сверток, забрал каравай, с достоинством кивнул на прощание и ушел. Художник и лавочник остались одни. Лавочник Горан прицокнул языком, но под взглядом Бродяги стушевался и пробормотал:
– Не такой уж он старик, как говорит, – и добавил, громче и злее, чтобы скрыть смущение:
– И хлеб не вчерашний!
Бродяга молча заплатил за хлеб и вышел. Он дошел до общего колодца, сел и прислонился спиной к каменной кладке. День переходил в вечер, воздух был густой и тяжелый, как перед грозой. Над колодцем туда-сюда носились ласточки. Художник отломил горбушку и принялся жевать. К нему тут же подскочил воробей и остановился, заинтересованно поблескивая крошечными глазами. Бродяга бросил ему крошки, и воробей бойко принялся их подбирать.
Птиц стало уже шесть, когда с дороги послышались осторожные шаги.
– Привет, – сказал художник.
– Привет, – ответила Роза.
Она поставила на землю высокий глиняный кувшин и теперь наполняла его водой.
– Я скоро уеду, – сказал художник.
– Очень жаль, – ответила Роза. И вдруг сказала: – Это значит, ты уже выбрал, кого нарисуешь?
Художник промолчал. Он прожевал еще кусок хлеба и спросил:
– Почему ты хочешь, чтобы я нарисовал тебя, Роза?
Девушка покраснела. Потом подняла кувшин и тихо ответила:
– Я скоро выхожу замуж. За кузнеца. Мы выросли вместе и всегда очень дружили, как и наши родители. Он очень хороший человек. Но я хочу быть уверена, что мы выбираем друг друга, потому что это правильно, а не потому, что просто привыкли друг к другу.
Художник молча кивнул. Потом улыбнулся.
– Да. Я выбрал, кого нарисую, – сказал он.
Был поздний вечер, над болотом грохотал гром, но дождь еще не начался. Художник поднялся на чужое крыльцо и постучал в дверь. Дверь чуть приоткрылась.