Сказки и были Безлюдных пространств

Крапивин Владислав Петрович

Он сбоку посмотрел на полковника, надеясь получить в ответ хотя бы понимающий взгляд. Но полковник по-преж­нему сидел с полуоткрытыми глазами, кадык обострился, го­лова неестественно тряслась. Из-под век резко блестели белки. Ужас, какого ни разу не было в бою, сжал Максима. Он рванулся из жутких тисков, он крикнул пронзительно:

— Стой! Стой сейчас же!

Коляска стала. Максим затряс полковника за плечо:

— Дядюшка! Господин полковник! Ну, пожалуйста!.. — Обернул к извозчику мокрое лицо: — Его надо к доктору! Скорее!

Извозчик прыгнул с облучка, подошел, пригляделся. Понял важность происшествия и

значимость своей нынеш­ней роли. Сипловато сказал с важностью:

— Чего ж к доктору. Теперь это дело полиции. Туда и по­едем.

— Стой, — опять сказал Максим. Тихо и с болью в горле. — Тогда… вперед. Куда велели…

— Да как же вперед? С покойниками не положено.

— Вперед я сказал! — Это он уже со звоном.

— Ну, вот что, малой, — снисходительно заговорил па­рень. — Ты мне тут свои законы не…

Максим рывком дотянулся, дернул из портфеля револь­вер. Вылетел на дорогу второй ботинок, а на ствол с мушкой намотался чулок. Максим сорвал его с ругательством, слы­шанным от капралов. Теперь он снова был военный человек, хотя душа застыла от горя.

— Марш на место! Застрелю! Пошел!

Парень метнулся на облучок. Огрел вожжой лошадь. Та ударилась вскачь. Максима отбросило назад, но он тут же вскочил, уперся стволом в спину извозчика.

— Быстрей!

На миг оглянулся: полковник медленно валился боком на сиденье.

— Быстрей я сказал!

Хотя куда уж быстрей! Встречным воздухом с парня со­рвало цилиндр, с Максима шляпу. В две минуты долетели до деревни. Дорога огибала ее по краю. Вблизи деревни, за ро­щицей — лагерь. Подлетели к палаткам. Здесь Максим прыг­нул из коляски, обхватил подбежавшего Филиппа и, захле­бываясь плачем, рассказал всё…»

II. Пилот

1

Осенние дни шли своим чередом. И вечера. Егорыч почти каждый вечер читал вслух о походе черных кирасир. Всем ребятам нравилось. Артем тоже старался не пропускать чтений, хотя стиль старика ему казался порой старомодным, а описания растянутыми. И к тому же эпизоды со стрельбой в горах напоминали многое… Однако хотелось узнать о судьбе наследника. Хотелось, чтобы конец был хороший. Можно было, конечно, попросить у Егорыча книжку и дочитать ее за два-три часа, но Артем не решался на это. Он словно боялся нарушить какой-то ритуал (или структуру Пространств?). Он даже опасался, что, если поспешит, финал повести может оказаться печальным. И это не была оставшаяся с детства бо­язнь плохих концов у книжек и кино; копошилось какое-то суеверное ощущение взаимосвязи в судьбах придуманного Максима и его, Артема Темрюка. Смешно, конечно, и все-таки…

Поэтому Артем слушал с терпеливостью прилежного школьника…

«Не оставалось времени для долгого похоронного обряда.

Многое было неясно, однако главное понимали все: враг по-прежнему «на хвосте» и уходить надо скорее.

Но все равно — не сию ж минуту…

Пятеро ушли в усиленный секрет, заправивши полные ленты в две скорострелки. Остальные свертывали палатки и готовили коней (всех перековать так и не удалось). Деревен­ский плотник в это время сколачивал гроб из досок, оторван­ных от ближнего забора.

Коляску извозчика распрягли, кобылу его стреножили, а ее хозяина посадили в сарайчик — чтобы, вернувшись в город раньше времени, не болтал лишнего. Парень хныкал и упирался сначала, но, разглядев ассигнацию, данную Реадом, благодарно замолчал.

А полковник лежал на траве, укрытый с головою шине­лью. Его ординарец, капрал Фома Варуш, с затвердевшим лицом и саблей у плеча нес караул. Капрал Гох и унтер Квах неподалеку, на маленьком деревенском кладбище рыли мо­гилу.

Четыре офицера отнесли гроб к яме. Поодаль толпились притихшие деревенские жители. Куски твердой земли впере­мешку с камнями застучали о доски. Потом все с минуту сто­яли со вскинутыми клинками. Кто-то тихой скороговоркой произнес молитву. Кто-то, кажется, плакал. А Максим — нет. Он уже до того потратил все слезы. И теперь он стоял рядом с Филиппом, опустив голову и закусив губу. Сабли у него не было. Конечно, если бы он взял клинок, никто бы не заспорил. Но Максим понимал: нелепо же — сабля в руках у зареванного мальчишки в школьной матроске. Иногда он потирал правую ступню о левую щиколотку. Ступня надсад­но болела: где-то Максим наколол ее.

Но боль была как бы в стороне, позади мыслей. А думал Максим о своей вине. О том, что, конечно же, все считают: причина смерти полковника — он… А почему о н? Максим и сам не мог понять. Но вина легла на него тяжко, без надежды на прощение.

…Оказалось, однако, что никто его не винит. То, что не было упрека ни в чьих словах, — это само собой. Но не было их и во взглядах. И, видимо, в мыслях. Наоборот, все говори­ли с Максимом подчеркнуто ласково. Никто не счел недо­стойными гвардейца мальчишкины горькие слезы. Пытались утешить.

Ротмистр Реад сказал вполголоса:

— Что поделаешь, у каждого сердца свой запас прочнос­ти. У полковника оно давно болело, только он скрывал… А ваше поведение, суб-корнет, выше всяких похвал.

Максим горько усмехнулся: «Суб-корнет…» Однако по­легчало.

Филипп натер холодной мазью и забинтовал ему ступню. Обрезал свою шинель и сделал из суконных лент обмотки. Иначе лошадиные бока скоро натерли бы мальчишкины ноги. Подходящих сапог, конечно, больше не нашлось, формы нужного размера — тоже. Так и двинулся он в путь — в матросском костюме и босиком, только сверху Филипп на­бросил шинель. Теперь она казалась твердой и колкой.

Барон Реад оставил плотнику бумагу со словами, которые тот обещал выжечь на свежеотесанном кресте, вкопанном в кремнистый холмик. Потом спешно снялись с места. Пол­ковничьего коня — вороного жеребца Беса — силою вели на поводу. Он упирался, ржал и норовил вернуться.

Ехали с карабинами и скорострелками на седельных луках. Сабля и карабин Максима тоже были при нем. Это уравнивало его с остальными, невзирая на отсутствие мун­дира.

На ночевку стали, когда конная тропа совсем потерялась во мгле.

Максим просился в ночной секрет, но Реад отказал.

— Я ценю ваше рвение, но с больной ногой вы не сможе­те нести караул как положено.

Тогда Максим стремительно уснул под шинелью на расстеленной палатке, и снился ему живой полковник, с кото­рым они пытались запустить громадный коробчатый змей. Почему-то змей никак не взлетал.

Поднялись на рассвете. Шинель была мокрая от росы, Максим дрожал. Филипп закутал его в свой мундир. У Мак­сима не было сил спорить. Зябкость и боль в ступне пробира­ли его до позвонков.