Шрифт:
Дед Дрёма сидел на завалинке, тряс седой и редкой бородёнкой.
– Как померла моя Дуня, - жаловался старик сам себе, - оставила меня, горемычного, одного одинешенька, нет мне больше житья в избе.
– Ишь, расселся, нюни распускает, - в окошко выглянула рябая толстощекая баба.
– То в избе сырость разводил, пока грибы по стенам расти не начали, теперь на двор выполз, ужака старая.
– Эх, Марфушка, - старик вытер слезу, - и помереть в покое не дашь, дергаешь хуже зуба больного.
–
– А коли живешь да хлеб жуешь, хоть что делал бы.
– Забыкала, - отмахнулся старик.
– Гостюшка топает, - прошипела Марфа, вглядываясь вдаль.
– Ишь, вся в родителей, нахалка. Придет в избу, сядет на лавку и начинает петь припевать: чем вы гостюшку потчевать-угощать будете. У меня-то она не разжилась, я ей сразу выложила: березовой каши наварила, тебе вволю или наполовинку. Обиделась, ушла.
По улице вприпрыжку скакала девочка лет восьми.
– Здравствуй дедуля Дремуля, - звонко крикнула она, - да и ты, Марфушка-толстушка.
– Ах, негодница, - тетка Марфа захлопнула окошко.
– Посиди со мной на завалинке, - пригласил дед Дрема девчушку.
– А то ко всем заходишь, а у нас сроду не бываешь.
– Была я у вас как-то, больше не хочу, - нахмурила выгоревшие бровки девчушка, - тетка Марфа прутом березовым угостить обещала, от дела я ее, оторвала. А сама так занята была, так занята, тебя, дед, с печки согнала, сама на ней лежала.
– Спину я застудила, вот и лежала, грелась, - гаркнула Марфа, едва не срывая створки окошка с петель.
– Не спрячешься от нее, - поморщился дед, - с утра до вечера бы да бы, то бы сделал, это бы починил. Я ей говорю, стар стал, слаб, а она быкает.
– Коли руки трясутся - половики бы вытряхнул, дрова поколол бы, - сказала Марфа, поправляя узел неопрятного платка, - хоть что сделал бы, лодырь, - баба зевнула, потянулась и захлопнула окошко.
– Щас храпеть начнет, работяга, - усмехнулся старик, - я внуку сколько раз говорил: уйми жёнушку, когда баба волю берет - дело на лад не пойдет. Баба в семье, как кура в гнезде, покудахтывает и поквохтывает. А коли она как петух гордо голову носит, да распоряжаться начинает - не будет толку. Со мной без устали языком мелет, из дома гонит, а того не видит, что молоко бежит, печка дымит, а вчера - младенец из люльки выпал.
– Руки у него трясутся, - не унималась Марфа, опять показываясь в окошке, - люльку бы качал, дитя бы тешил. Самое дело стариково.
– Тьфу, дура, - с досады сплюнул старик, - опять забыкала.
– Ты кого дурой называешь, полоумный дед, - рявкнула Марфа.
– Вот и полоумным на старости лет стал, - дед Дрёма вытер слезу и опустил голову.
– Чем нюни распускать, работал бы, - гнула свое Марфа, - глядишь, мне делов было бы меньше.
– Вот как, - рассерженно сжала кулачки Гостюшка и зашагала к своему дому.
– Старика не уважают, куском попрекают. Где это видано? Да слыхали о таком безобразии люди?
– девочка останавливалась, недоуменно разводила руки, и опять шла дальше.
– Сделал бы, покачал бы, подмел бы, - не унималась Гостюшка.
– Ого! Придумала!
Девочка заторопилась в свою избу. На полу черепком играл младший братик Стёпушка.
Гостюшка подскочила к сундуку, с трудом откинула крышку и запустила руку под куски полотна.
– Где же оно?
– шептала девочка, морща лобик, - маманя перепрятала что ли?
– Да вот же мое колечко!
– Гостюшка повертела перед носом братика тоненькое неприметное колечко.
– Видал? С виду невзрачное, серенькое. Нигде не блеснет, краской не заиграет.
– Колеко, - Стёпушка протянул ручки к сестре, - дай поиграца.
– Нельзя, - Гостюшка спрятала руку за спину, - оно мне для дела нужно.
– Дай, Сюся.
– Скажи, Ксюша, тогда дам.
– Сюся, Сюся, - лепетал малыш.
– У, бестолковый, язык на бок свернул, ничего толком сказать не можешь. Не получишь колечко. Оно мне, знаешь, для какого важного дела надобно? Думаешь на пальце колечко носить надо, перед подружками хвастаться, а вот и нет. Гляди, Стёпушка, - девочка провела колечком по стенке сундука, тут же появилась дверка. Девочка толкнула ее.
– Видал? Открывается и войти можно, но больно она мала. Ох, маманя с папаней ругаться будут, когда увидят. Тащи-ка, Степка, отцов зипун, наряжаться будем.
Девочка зачерпнула в печи горсть сажи и намазала чёрным лицо братца.
– У, какое чудище получилось, - хихикнула она.
– Запомнит тетка Марфа Гостюшку, не будет больше старого деда попрёками изводить.
Тётка Марфа варила щи. Вернее не столько варила, сколько стояла, опершись на ухват и закрыв глаза. Густой черный рой мух летал по избе.
– Чем бока на печи пролеживать встал бы, старый, и мух выгнал, - лениво сказала Марфа.
Но тут в стене из толстых бревен невесть как появилась дверь, она медленно раскрылась. В проеме кто-то стоял.
Марфа икнула, вытаращила глаза, зажмурилась, помотала головой и опять уставилась на незнакомца.
– Э, - затянула она. Хотела было опереться на ухват, но промахнулась и плюхнулась на пол.
– Батюшки! Рожа-то черным-черна, будто сажей вымазана, только глаза сверкают. Ты кто? Зачем в мою избу зашло, чудище, а то я тебя ухватом.
Голос Марфы дрожал. Чудище в вывороченном тулупе из-под которого торчали босые маленькие как у ребенка ножки, со старым лукошком на голове было невысокого росточка и слегка покачивалось. Но Марфе со страху показалось, что чудище упирается головой в матицу.
– Ты к-кто?
– икнула Марфа.
– Каждый день меня зовешь и не признала?
– хихикнуло чудище, - Только и слышно: подмел бы, вытряхнул бы, сходил бы. Вот я и пришёл. Бы я.
– Дождалась, - донёсся с печки ехидный голос.
– Теперь тебе Бы всё переделает.
– Дедок, спускайся с печки, - плаксиво заговорила Марфа, - боязно мне.
– Сама Бы звала, сама и разбирайся, - хихикнул старик.
– Плату большую возьму, - продолжал Бы, - половину от сделанного. Половик вытряхну - половину оторву, дров наколю, половина поленьев моя.