Сказки из Скородумовки. Лушенька-норушенька

– Бабка Авдотья вчера целую корзину белых нарвала, - сказала мама поутру.
– Сходила бы и ты, Лушенька, в лес за грибками. Я б пирогов с боровиками напекла.

Луша повязала косыночку, схватила лукошко и побежала к соседнему дому за подружкой Настасьей. Девочки шли по Скородумовке и всем рассказывали, что вчера бабка Авдотья огромный мешок белых набрала, с трудом до своей избы дотащила. Желающих пойти за грибами становилось все больше. С девочками увязались Власик и Протасик, любители побаловаться,

– Вчера бабке Авдотья три мешка белых нарвала, - рассказывала Марфа встречным-поперечным, - до дому дотащить не могла, мужа моего приглашала, он на телеге мешки до избы довез.

Старая Авдотья, услышав это, с недоумением долго смотрела вслед компании, торопившейся к лесу.

– Да кто ж у нас такая, - прошамкала старуха.
– Я одна Авдотья и есть, да либо память у меня слаба стала. Вчера в лесу всего сыроежку и нашла.

Лес жадных не любит: чем больше тары берешь, тем меньше в нее положишь. Тетка Марфа обвязалась двумя мешками, рыжая Полька на каждое плечо повесила по лукошку, Луша шлепала босыми ступнями по нагретой солнцем тропинке и радовалась своей огромной корзине, в которую поместится много крепеньких боровичков. И только Властк и Протасик бежали налегке, рассчитывая в случае богатого урожая снять рубахи, связать рукава узлом и собирать в них грибы.

После жаркого солнца в лесу показалось прохладней, солнце просвечивало сквозь деревья, ложилось пятнами на траву. Луша любила лес. В нем было много интересного. Девочка давно позабыла про своих спутников, сошла с тропинки, заглядывала в чашечки колокольчиков, слушала птиц, искала ягоды. Грибов не было видно.

– Видать бака Авдотья вчера все боровики порвала, ни одного не оставила, - вздохнула девочка, села на траву, вытянув ноги. На дне корзинки лежал кусок хлеба, завернутый в тряпицу, девочка пожевала его и опять отправилась на поиски белых грибов.

Солнечные пятна на деревьях потускнели, верхушки старых осин качнулись, из оврага поползла вечерняя прохлада.

– Пора домой, - вздохнула Луша, - не видать нам пирогов с грибами. Тетя-я Марфа-а, ты где?

Дятел ударил по дереву и дробь разнеслась по лесу, качнулась ветка и прямо в лицо Луши заглянула шустрая белка, махнула пушистым хвостом и вмиг исчезла в листве.

– Тетя Марфа, Власик, Протасик, - жалобно сказала девочка, - вы где-е?

Старое дерево вздохнуло и разинуло рот-дупло, острый сучок торчал будто любопытный нос. Быстро темнело. Луша побежала, спотыкаясь о корни и ударяясь о стволы деревьев.

– Тетя-я Марфа-а, - кричала она, - Вла-асик, Прота-асик, Поля-а! Где вы?

В лесу было тихо. Луша устала, села на пенек, и горько заплакала.

– Это кто на моем домике сидит, да хнычет?
– послышался сварливый голос.

Девочка вытерла глаза и увидела перед собой сухонькую старушку, вроде бы настоящую - в платочке, платье и безрукавке, - но словно игрушечную, совсем маленькую.

– Ты кто?
– спросила Луша. От удивления она даже перестала плакать и бояться.

– Я-то старушка-лесовушка, а ты кто?

– А я Луша из Скородумовки.

– Эк тебя занесло!
– недовольно крякнула лесовушка.
– Ты чего мать не слушаешься. Говорила она тебе вглубь не заходить?

– Говорила-а.

– Говорила от друзей не отставать?

– Говорила-а.

– Говорила по сторонам смотреть и аукаться?

– Говорила-а, - ответила Луша и такой водопад полился из ее глаз, что у босых ног появилась лужица.

– Вот ведь плакса, - вздохнула лесовушка.
– Что теперь с тобой делать? На ночь в лесу не оставишь, волков здесь много, в деревню я тебя не поведу - далеко, а в домик ты мой не поместишься. Хотя...

Старушка задумалась, приложила тонкий как сухая веточка палец к острому носику и вдруг расхохоталась.

– А давай ты будешь не Лушенька, а норушенька. Превращу тебя в мышку-норушку,

– Не хочу, - надулась Луша.

– Тогда в лесу ночуй.

Луша заплакала еще горше, а потом сказала:

– Согласна я мышкой быть, только завтра опять меня девочкой сделай, ладно?

– Ну это мы посмотрим, - усмехнулась Лесовушка, наклонилась, сорвала желтый цветок, помахала им в воздухе, пробормотала что-то на непонятном языке, и, взяв девочку за руку, три раза обвела ее вокруг пенька. С каждым кругом пенек становился все выше, а девочка все ниже.

– Заходи, Лушенька-норушенька, - сказала Лесовушка и толкнула дверь.

Луша переступила порог и забыла свою Скородумовку, мать и младшего братика Андрюшеньку.

Внутри было тепло и уютно. Вечерний свет проникал в избушку через маленькое окошко. В печи в чугунке булькала вода. Лесовушка подхватила ухватом чугунок, поставила его на пол, зачерпнула чашкой травяного настоя и подала Луше.

– Пей, моя радость, - сказала старушка.
– Жила я одна в грусти и печали, теперь будешь ты меня веселить.

Старушка достала из корзины сдобный калач, налила в мисочку, медок. Луша ела, попивала чаек и весело улыбалась. В избушке было уютно, тихо и спокойно.

Все лето Луша бегала по лесу, но как бы далеко ни зашла всегда возвращалась к лесовушкиному домику.

Однажды Луша увидела женщину, она шла по лесу и как слепая натыкалась на стволы деревьев.

– Дочка, доченька, где же ты?
– плакала женщина и ее длинные распущенные волосы цеплялись за колючий кустарник, - куда ты пропала, милая, хоть бы увидеть тебя еще разочек, а если нет тебя больше на этом свете, хоть бы по-православному похоронить.

Луше было жалко женщину, но мать свою так и не узнала.

Житье у Лесовушки было привольное, старуха день-деньской чем-то занималась, то ягоды собирала, то орехи, солила в кадушке грибы, развешивала по стенам избушки всякие травки от хворобы.

– Смотри и запоминай, - рассказывала она Луше, - эту травку нужно на заре собирать, тогда в ней самая сила будет, а эту лучше днем. Когда в небе останется месяц, тоненький и острый как серп, бери корешки, а когда луна что ни день, то круглеет и добреет, - значит листики пора рвать и стебельки. Голова заболит - эту травку заваривай, а если живот скрутит, то лучше зверобоя тебе и не найдешь. Поняла, Норушенька?