Сказки Кота-Мурлыки (сборник)
Шрифт:
Думал, думал отец Степан и, наконец, решил: «Оставлю я сыну Зенону всю землю, и лошадушек моих (а их был целый косяк), и коровушек, и овечек, и всякий скот, и всю худобу мою; а непутящему Паисию оставлю я сто рублев – и того ему много».
Как решил, так и сделал. Оставил в завещании Зенону все имение свое, а дяде Бодряю только сто рублей, – новеньких, все рублевиками серебряными.
И когда получил это наследство дядя Бодряй, то сел на лавку и задумался: «Что я с ними сделаю, с этим наследством? Раздам я его беднякам, как я, многогрешным. Хорошо!..
– А ты отдай мне, братец, – заговорила она. – На что тебе? А мне они пригодятся… Вот к зиме шубейку Мишутке справлю, да Варюшке одеяльце сооружу…
И протянул дядя Бодряй кожаный мешочек со ста рублями невестке своей Аленке.
– На!.. – сказал он. – Господь нас так учил: просящему дай и от занимающего не убегай!
– Ну, вот и отлично! Дай тебе Господи доброго здоровья! Спаси Господи твою душеньку!
И она, вся радостная, отправилась к себе и положила в свой большой сундучище мешочек со ста рублями, а дядя Бодряй вздохнул глубоко, встал с лавки, потянулся и сказал в веселии сердца:
– Слава Тебе, Господи! избавил от тяготы жизненной.
И вышел из избы, а сам думает: «А если б все, что оставил отец брату Зенону, да разменять на рублевики, – у-у-у! какая бы тягота была… не вздымешь и не уволочешь!!.»
II
Дядя Бодряй был бездомник, вдовец. Он каждый день и всю жизнь шлялся по чужим избам, и везде были ему рады.
– А?! – говорят. – Дядя Бодряй пожаловал. Милости просим, милости просим!
И дядя Бодряй, помолившись перед образом, с веселым радостным лицом, здоровый и румяный, всех ласково привечал, со всеми целовался, здоровался. Малых детей обдарить – кому грошовый пряник, кому деревянного коня.
И все ему рады, в особенности детвора. Дядя Бодряй ей слаще меду кажется. Как только он придет, так сейчас же все облепят его и начнут просить, канючить:
– Дядюшка Бодряй, расскажи сказочку!..
– Дядюшка Бодряй, расскажи побасеночку!
– Дядюшка Бодряй, расскажи что-нибудь божественно.
И в особенности им нравится это – божественно… Только дядя Бодряй не всегда расскажет. Иной раз придет из дальней деревни, Глушанки; верст двадцать отмашет и притомится, еле отдышится.
– Не почтовый я конь, – говорит, – и одна пара у меня ходилок-то. Двадцать верст отмахают – и приустанут, притомятся.
А в другой раз придет бодрый, да свежий и начнет сказы рассказывать. Вокруг него прицепятся, присядут ребятишки со всей деревни: одни влезут на колени, другие обнимут его за шею. И начнет дядя Бодряй рассказывать.
А за маленькими малышами, глядишь, бегут слушать дядю Бодряя и
– Вот, – говорит, – не в котором царстве, не в котором государстве, жил-был один старче. И задумал старче спасаться… И просит, и молит он своего ангела-хранителя. Ангел, мол, хранитель мой! Скажи и укажи, что мне сделать, чтобы спасти душеньку и в царство небесное ее водворить?
– А рубашка у тебя есть? – спрашивает его ангел.
– Есть, – говорит старче.
– Своя? – спрашивает ангел.
– Своя, своя, – говорит старче.
– Ну, сними ее и отдай тому, у кого нет ее…
«Как же я отдам, – думает старче, – ведь голому-то, чай, зазорно ходить?»
Сам это думает, а рубашку все-таки снимает. Только, глядь-поглядь, не может он снять рубашки, к телу приросла… Уж он ее так и этак… Всю спину в кровь изодрал, а рубашки не может отодрать… приросла! – у каждого человека всегда так: своя рубашка к телу приросла. И если ее не отдерешь, то и не спасешься… Что ни делай – никак не спасешься. Хоть сто поклонов каждый день клади, хоть к соловецким угодникам ходи или в скиты печерские. Ничего не поделаешь… Таков уж предел положен.
– Чудно дело! – говорит один из слушавших его мужичков. – Как же это так? Как же это угодники-то Божьи спасались?..
– Для Бога, милый человек, – говорит дядя Бодряй, – все возможно. Для человека невозможно, а для Бога все возможно.
III
И так проходила или, вернее говоря, тихо катилась вся жизнь дяди Бодряя.
Была у него жена, баба суровая и злющая. Были и детки – целых трое. Умерла жена, и детки за нею пошли, три дочки, одна за другою.
Как потерял он вторую дочку, самую красивую и тихую, Машу, то он загрустил и пропадал из деревни целых три дня. Через три дня пришел, еще веселее и радостнее, чем был. И куда он исчезал, и куда он свое горе снес – никто об этом не узнал и никто не спросил его.
– Миру нужны мои сказы да побасенки, а не я сам, – говорил он. – А ты дай миру, милый ты человек, то, что ему нужно, или то, что он хочет!..
И опять покатилась его жизнь тихо, да радостно. Плетет он лапти себе, а больше другим, ребятишкам, плетет и поет, сидя на завалинке у братниной избы. Люди мимо идут, каждый с ним поздоровается так приветливо.
– Здравствуй, милый дядя Бодряй! Каково живется-можется?
И пройдут дальше.
– Здравствуй! Здравствуй! Милый человек, – скажет дядя Бодряй. – Живу, хлеб жую; Бога прославляю, всем добра желаю.
– Так! Так! – скажет прохожий. – Верно! Правильно! И пойдет дальше. И все ему кажется, что кто-то ласковое слово ему в душу заронил и по сердцу, любя, погладил.
– Дядя Бодряй! – говорит один мужичок. – Приходи к нам блины есть.
– Ладно! Милый человек, приду.
– Дядя Бодряй! – говорит другой мужичок. – У нас крестины. Мишутку крестим. Приходи, гостем будешь.