Сказки Ледяного спокойствия
Шрифт:
Великан заглянул себе под ноги. Прямо из-под него в зал ожидания, через который он только что прошел, убегала струйка белого порошка.
Полицейский нагнулся, дотронулся до порошка пальцем, лизнул.
– Чистый кокаин, - заметил он укоризненно.
Послышался слабый треск рвущейся материи. Из рюкзака выполз мальчик размером с пальчик; с большим трудом он вытянул следом корочки сотрудника Интерпола, которые были немногим больше, чем он сам.
– Остальное в брюхе, - пропищал мальчик, отдуваясь.
Великана схватили под локти и поволокли на рентген. Мальчик
– Нафаршировал братьёв пакетиками, словно гусей, и сожрал. Сволочь. Я тебя упеку на двести лет!
– закричал он снизу вверх.
Рентген показал в животе у Великана нечто, напоминавшее многоплодную беременность.
– Это Ганс, - начал объяснять мальчик-с-пальчик.
– Это Фриц. Еще шевелится. Это Фридрих. По-моему, пакетик разорвался - смотрите, какое блаженное лицо, даже на рентгене видно. Это Генрих... Это Иоганн...
– Полостное сокрытие, - кивнула мулатка, и Великана заковали в наручники.
66. Потерянное время
– Кто вы такой?
– спросила гардеробщица.
– Я? Петя Зубов!
– Петя Зубов? Этого не может быть! Вы, должно быть, дедушка Пети Зубова! Вы посмотритесь в зеркало!
Петя Зубов посмотрелся и ахнул. Из зеркала на него глядел неухоженный, заросший космами дед. "Надо остальных предупредить!
– разволновался Петя. Время! Время!"
Вскоре нашел он Марину Поспелову - старушку семидесяти восьми лет. Она играла в мячик. Схватил ее за руку, и они побежали, чтобы успеть. Еще двоих не хватало: Наденьки Соколовой и Васи Зайцева. Наденьку нашли во дворе, она выглядела годиков на восемьдесят семь и прыгала себе по шашечкам, играя в классики. А после и Васю нашли, который тянул на все девяносто и прицепился к трамвайной "колбасе". Сняли его, обнялись.
– Скорее бежим, - говорит Петя.
– Иначе к сроку не поспеем, и все пропало.
Долго бежали, пока не добрались до леса, на границе с которым был тот самый домик, где старички недоброе каркали. Там уже сидели за столом те же самые зловещие личности с именами и отчествами: Сергей Владимирович, Ольга Капитоновна, Марфа Васильевна и Пантелей Захарович. Санитары приосанились, заулыбались:
– Молодцы! К самому ужину поспели! Давайте сюда увольнительные, мы вам отметим. Маразм не маразм, а ты смотри, как они ориентируются, не то что эти арифметики. Все карцера боятся.
Один санитар сказал:
– Сегодня по радио говорили, что в Америке научились вставлять в башку микрочип для памяти. Но в русской версии он твердит на выходе лишь одну строчку из поэта Вознесенского: "И памяти нашей, ушедшей, как мамонт, вечная память".
Повар сердито сказал:
– Можно бы и разнообразить для старичков. Для мобил же пишут разную музыку. Вот это скажем: "А годы летят, наши годы, как птицы, летят..."
– Как рыбы плывут, - подхватил санитар.
– Эй, Фирс! Ты ложку-то переверни, да с другого конца возьми.
Повар, глядя в окно, мечтательно сказал:
– Какой здесь раньше вишневый сад был! И во что превратили? Дерьмократы поганые. Потерянное время!
67. Привередливые кони и Позорные волки
За горами, за лесами,
– Что тут у вас за базар?
– загремели запоры; в камеру вошли, поигрывая дубинками, трое в форме.
А дело началось с очень ответственной операции. Спасти положение мог только Конек-Горбунок.
– Важный вопрос решаем, брателла, - сказал Каюму Смотрящий камеры. Погоняло у Смотрящего было Бай.
– Ты понимаешь, что с тобой будет, брателла, если конь не доскачет?
– Очень хорошо доскачет, - кивал Каюм.
– Я сделаю Конек-Горбунок. Это такой специальный конь. Он долетит, как птица.
Горбунок, он же малява, касался судьбы очень важного в камере человека. Всякому культурному человеку из современной литературы известно, что конями называют записочки, облепленные хлебным мякишем. И перетянутые нитками. Ими, конями, пуляют через отверстие в решетке в окна напротив, и так общаются. Плюют конем в специальную трубку-газету. Мякиш прилипает, малявная записка изымается, натягивают нитку, проводят дорогу, а менты их потом находят и режут, дороги эти.
Сивка-Бурка был уже перехвачен и подшит к делу. Еще один Конь стал сразу Огонь, потому что свалился точно в горсточку прикурившего прапорщика, который пересекал тюремный двор. Росинантом нечаянно подавились, и счастливчика отвели в санчасть.
– Дддда что-та кони... мне попались... привередливые-е-е-е... протяжно тянули в углу.
– Конек-Горбунок - особый Конь, - клялся Каюм.
– Он долетит.
– Ну, гляди, - сказал Смотрящий.
– Я тебя за язык не тянул.
Каюм до посадки играл трубачом в провинциальном оркестре. В трубе он возил героин и был взят прямо в оркестровой яме, когда закладывал пакетики. У Каюма была хорошая дыхалка, и он клево плевался конями. За такое мастерство сокамерники прозвали его Морисом-Мустангером из романа, который перед сном, ежедневно, тискал Смотрящему один петушок.
Каюм тщательно вылепил из мякиша фигурку с загадочными аэродинамическими свойствами - не то Горбунка, не то Пегаса. На выпеченном и разжеванном Горбунке покоилась вся его надежда.
И хлебный Горбунок не долетел. Что-то сломалось - может быть, крылья; а может - мотор, и ангел, как в песне, рухнул, то есть пал.
Так что начальники явились на дикие крики Каюма.
– Папка старый был! Мамка старый был!
– вопил Каюм еще на суде.
– Судья калым хотел, откуда взять?
А теперь он кричал и жаловался, потому что его волокли к параше:
– Конь хотел! Конь жалел! Бай жениться хотел!...
– Пошли из этого зоопарка, ничего страшного, - сказал старший офицер, и гости вышли.
– Террариум, - донеслось уже из коридора.
– Бай уже женится!
– донесся до них истошный вой Каюма.
68. Прикладная диалектика
Сказка в продолжение философии Г. Остера
– Куча - это что?
– спросил Слоненок.
Конечно, это были не настоящие звери, а не вполне в уме, юные красавцы-герои из молодежных комедий изготовления США, приехавшие на пикник. И у них были свои любимые, интимные ники-кликухи.