Сказки Севки Глущенко

Крапивин Владислав Петрович

– Какой тебе нравится?

Севке никакой не нравился. Он отчетливо чувствовал, что в этих блестящих штучках сидит смерть. Но пути назад не было, и Севка дрожащим пальцем ткнул наугад.

– Вот его и зарядим, – проговорил Иван Константинович. Взял патрон, оттянул затвор у браунинга. Как-то неловко дернул рукой, и второй патрон нечаянно смахнул со стола.

– Ох я, растяпа… Подними, пожалуйста.

Севка громко стукнул ослабевшими коленками о половицы и полез под стол. Патрон лежал у дальней ножки стола.

Севка поднял его. Патрон был очень холодный.

Выбираться на свет не хотелось, но Севка выбрался. Осторожно положил патрон в фуражку.

– Разойдемся по углам, – деловито сказал Иван Константинович. – Это будет дистанция. Бери пистолет и вставай вон туда, к двери. Курок взведен, твое дело только прицелиться и нажать.

Севка ощутил в ладони ребристую рукоятку. «Маленький, а какой тяжелый», – снова подумал он про браунинг. И слабыми шагами отправился в угол. Там, рядом с дверью, висела шинель Ивана Константиновича.

Когда Севка повернулся, Иван Константинович уже стоял в другом углу – у спинки кровати. Лицо его было спокойным и суровым.

– Стреляй, – холодно сказал он.

Это что же? Значит, всё на самом деле? И сию минуту Севка должен выстрелить из настоящего пистолета в Ивана Константиновича? По правде? И Иван Константинович закачается и упадет рядом со своей железной солдатской кроватью и его уже не будет на свете?

Севка же не хотел этого! Он только маму хотел защитить! А стрелять в живого человека, да еще в такого знакомого, просто родного – это не игра в войну, когда «кых-кых, ты убит!».

– Ну, что же ты? – устало спросил Иван Константинович.

Самое время было бросить пистолет и зареветь. Но законы чести – они как стальные тиски. И Севка стал поднимать браунинг. Он не будет стрелять в Ивана Константиновича, он просто промахнется.

Нет, он выстрелит в воздух, как Лермонтов на дуэли с Мартыновым!

Севка вскинул руку над головой. И только в этот миг сообразил, что пистолет грохает очень сильно. Севка боялся выстрелов. Когда Гришун у себя в сарае стрелял из поджига, Севка старался стоять подальше и, если никто не видел, зажимал уши.

Но здесь уши не зажмешь.

Севка зажмурился и надавил на спуск.

Раздался негромкий щелчок.

Севка изумленно открыл глаза. Иван Константинович быстро подошел к нему. Взял браунинг.

– Осечка, – сказал он и вздохнул. – Что поделаешь, пистолет старенький, я с ним всю войну прошел… Ну а по правилам дуэли осечка считается за выстрел. Да это и не важно, ты всё равно вверх стрелял. А теперь моя очередь… Я сменю патрон.

Он подошел к столу и передернул затвор…

«Неужели правда? – подумал Севка. – Неужели он будет в меня целиться и стрелять?»

Нет, не будет, конечно. Он так же, как Севка, выстрелит вверх.

А если нет?

Ну и пусть. В конце концов, Севка сделал всё, что требовалось по закону поединка. Он не струсил. Теперь всё равно…

С каким-то сонливым равнодушием Севка смотрел, как шагает Иван Константинович в свой угол. Он шагал очень медленно. Будто плыл по воздуху. И Севка тоже поплыл куда-то, а воздух стал густой, мягкий, потемнел, почернел и окутал Севку со всех сторон…

Холодная вода текла Севке на грудь через вырез матроски. Севка поднял веки и увидел белое лицо Ивана Константиновича.

– Севушка, милый мой, я же пошутил! Я же не хотел…

Значит, он, Севка, грохнулся у двери в обморок? Ужас какой… Какой чудовищный позор!

Севка локтями оттолкнулся от подушки:

– Это не от страха! Это потому, что я не поел, у меня так и раньше бывало от голода! Я встану, стреляйте, пожалуйста!

– Да лежи ты, лежи…

– Я не боюсь!

– Да знаю я, что не боишься!.. Я же пошутил, я не вставлял патроны!

– Эх, вы! – сказал Севка. – А еще майор…

– Дурак я старый, а не майор! Пороть меня надо, мерзавца… Ты как себя чувствуешь?

– Прекрасно я себя чувствую, – сурово сказал Севка, хотя мягко кружилась голова. Он откинулся на подушку. Было ясно, что дуэль окончена.

– Севушка, ты только маме не говори, ладно?

– Ладно, – вздохнул Севка. Не хватало еще, чтобы мама узнала эту историю!

– И не ухаживал я за ней вовсе, – жалобно сказал Иван Константинович. – Ну… если в кино сходим или в гости к вам зайду, что такого? Тоскливо ведь одному-то. Я своих уж сколько времени не видел… Ты все-таки дурень, Севка, честное слово… «Поженитесь»… У меня такая прекрасная жена, и Леночка тоже замечательная. Как же я их брошу?.. Ты мне веришь?

Севка верил. И удивлялся, как безмозглая Римка могла заморочить ему голову. Иван Константинович снова был свой, добрый, замечательный. Как хорошо, что эта глупая дуэль кончилась благополучно. Только… стыдно все-таки, что он свалился без памяти.

– Я от голода упал, честное слово. Я не боялся.

– Я знаю, – очень серьезно сказал Иван Константинович. – Я это отлично понимаю. Ты очень смелый человек и вел себя просто героически. И благородно… А голод кого хочешь свалит. Почему же ты не поел? Нечего?

– Нет, я забыл…

– Знаешь что? Мы сейчас откроем тушенку и пожарим с картошкой! А ты пока лежи…

Севка лежал и смотрел на Ивана Константиновича, который вспарывал ножом консервную банку.

– Если бы у вас не было жены и дочери, – сказал Севка, – и если бы я точно знал, что папа не вернется, тогда пожалуйста, женитесь на маме… Но вдруг папа все-таки вернется?

О ЧУДЕСАХ, СКАЗКАХ И ЖИЗНИ ВСЕРЬЕЗ

Вдруг он все-таки вернется?