Сказки старого Вильнюса IV
Шрифт:
И выходя на платформу, почти почувствовал себя с этим дурацким рюкзаком обычным пассажиром, одним из многих, таким как все. Никогда прежде обыкновенность не казалась столь великим соблазном, что даже иллюзия ее сладко кружит голову. Так приятно думать, что и правда, правда же, мог бы быть просто одним из пары десятков вышедших в Вильнюсе пассажиров – туристов, командировочных, вернувшихся домой горожан, вроде того толстяка, в чью руку вцепилась девочка с множеством косичек, или старухи в летнем льняном костюме, или двух приятелей, не то пьяных с утра пораньше, не то просто веселых, пихающихся локтями, как мальчишки, складывающихся пополам от хохота; ладно,
Вышел на вокзальную площадь, унылую, как большинство вокзальных площадей, огляделся по сторонам: а теперь-то куда? Ясно, что все равно, но идти можно только в какую-нибудь одну сторону, а значит, будь добр, делай выбор, да, опять выбор, а чего ты хотел. Вспомнил сказочный камень на перепутье: «Направо пойдешь – коня потеряешь, себя спасешь; налево пойдешь – себя потеряешь, коня спасешь; прямо пойдешь – и себя, и коня потеряешь». И себя, и коня – отлично, именно то, что надо, чего мелочиться, терять, так уж сразу все.
Значит, пока прямо, а там разберусь. Или не разберусь, какая разница.
Да никакой.
Прошел мимо нескольких припаркованных поближе к центральному входу такси, мимо патрульной полицейской машины, белой, с зеленой полосой, мимо платной парковки и дальше по пешеходной «зебре» – прямо, как и решил. Прямо-прямо-прямо, там большая яма, в яме той сидит Борис, повелитель дохлых крыс, так дразнились когда-то старшие девчонки, потому что и правда Борис, единственный на весь двор, других Борисов не было, даже взрослых, некому больше доверить абсолютную власть над дохлыми крысами; ладно, значит придется этим заняться в самое ближайшее время, у других людей иногда бывает дело всей жизни, а у меня будет дело всей смерти, договорились, пусть так.
Дорогу вдруг заступило небольшое человекоподобное существо, темное не столько снаружи, сколько изнутри, остро пахнущее серой и рвотой, жалобно бормочущее на незнакомом, ласковом, словно бы специально для сюсюканья с младенцами придуманном языке. Сперва удивленно подумал – надо же, галлюцинация, но потом понял, что это всего-навсего старуха, тощая, грязная, пьяная до такой степени, что даже воздух вокруг нее ходил ходуном. Вцепилась обеими руками, не то в попытке устоять на ногах, не то, чего доброго, возжаждав ласки, дохнула в лицо смрадным перегаром, пробормотала что-то вроде: «Манабуси [23] ». Дурацкое словечко на чужом языке прозвучало как ведьминское заклинание; смешно, кстати, если оно и правда было заклинанием.
23
Предположительно «mano busi» – «мой будешь» в переводе с литовского.
Впрочем, нет. Не смешно.
Не то чтобы оттолкнул, скорее отцепил от себя старуху, осторожно и брезгливо, как крупного паука, которому панически, гораздо больше возможного ядовитого укуса боишься нечаянно оторвать ножку. Зачем-то пробормотал: «Извините», – и ускорил шаг, почти побежал, не оглядываясь, потому что меньше всего на свете хотел снова увидеть ее лицо. За очередным перекрестком наконец позволил себе замедлиться, отдышаться, спросить: «Что это было вообще?» – и не получив, конечно, ответа, беспомощно добавить: «Зачем мне еще и это?»
Идиотский вопрос. Просто так, низачем. Потому что такова жизнь.
– Что это
– Не «что», а «кто», – флегматично поправил ее Альгирдас. – Старая Ванда. Думал, больше никогда ее не увижу. В последний раз она появлялась на привокзальной площади… дай бог памяти… лет двадцать, наверное, назад. И не в мое дежурство. Ребята потом несколько лет в лицах рассказывали, как Стефан убедил ее оставить приезжих в покое. Эпос почище Калевалы.
– Стефан? В смысле шеф?
– Ну да, кто же еще. Он у нас один такой убедительный. Надо будет ему сказать, что Старая Ванда вернулась. Пусть разберется. Вреда от нее немного, но для нашей общей репутации – несмываемый позор.
Зачем-то зашел в первое попавшееся кафе, попросил сделать американо. Пока бледная девушка с перекошенным, словно бы съехавшим набекрень лицом возилась с аппаратом, огляделся. Темное помещение, тусклый желтый свет энергосберегающих ламп, кресла обитые коричневым дерматином, потрескавшаяся плитка на полу, пыльные стекла, на подоконнике одинокий горшок с пластиковым тюльпаном. В углу сидел замотанный зимним клетчатым шарфом старик с лицом отечного волка, что-то ел белой пластиковой ложкой из картонного стакана, у входа елозила грязной шваброй горбунья в синем рабочем халате. Надо же, такая неприукрашенная, неприбранная бедность, совершенно не ожидал ее здесь увидеть. Думал: какая-никакая, а все же Европа, что-то хотя бы смутно похожее на любимую Прагу или хорошо, предположим, на нелюбимый Берлин. Впрочем, ладно, какое мне дело. Никакого, ни до чего.
Взял картонный стакан с кофе, накрыл пластмассовой крышкой, вышел на улицу, попробовал и не ощутил ни аромата, ни горечи, ни даже температуры – напиток оказался не горячим, а едва теплым. И от этого создавалось удивительное ощущение, что пьешь ничего. Вот такое оно «ничего» – вообще никакое. Даже не противное. Можно сказать, повезло.
– Ты только посмотри, что он натворил, – сказала Таня. – Нет, сначала остановись. А теперь посмотри.
– Ни хрена себе, – нахмурился Альгирдас. – Сорок вторая степень достоверности. Сорок вторая, Танька! Давно я такого не видел. Не приведи господь, сюда еще кого-нибудь занесет. И этот бедняга закажет кофе с кексом вместо того, чтобы выскочить, перекрестившись, и потом до конца жизни это место десятой дорогой обходить.
– И что делать?
– Ну как – что. Убирать эту дрянь. Я останусь здесь и позвоню нашим. А ты давай дальше за этим красным рюкзаком. По идее, после того, что он тут натворил, сил у него даже на ходьбу не осталось, но смотри сама, как пойдет. В крайнем случае, сама знаешь, основания для задержания и депортации у нас уже есть. Не хотелось бы наяву, да еще и при свете дня Приграничным Кодексом потрясать, но если иначе никак, ничего не поделаешь, можно.
– Спать бы его сейчас уложить до ночи, – вздохнула Таня. – В нормальном, крепком месте, которое захочешь, ничем не испортишь.
– К Томке, например?
– Например. Но как его туда заманить?
– Да обыкновенно, Тихим Пешеходным заговором, ну что ты как маленькая.
– Наяву?!
– У тебя есть альтернатива? Хочешь, чтобы он до самого Заречья дошел, оставляя за собой следы вроде этого? И на холмы в таком состоянии полез?
– Типун тебе на язык.
– Вот именно. Доведешь до Томки, а там – по обстоятельствам. Если захочет пойти дальше, останавливай сама.