Сказки старого Вильнюса IV
Шрифт:
Если смотреть сейчас на Нёхиси со стороны, кажется, будто его закружил смерч. Только никуда не уносит, оставляет на месте. И сам остается на месте и делается все гуще, как будто кто-то невидимый сверху добавляет в него туман и аккуратно перемешивает ложкой, согласно рецепту. Нёхиси уже почти не видно в этом плотном коконе, и не разобрать, что он говорит – то ли мне, то ли ветру, то ли обоим.
– Эй, – кричу им, – так нечестно. Я тоже хочу к вам.
– Ой, а ты откуда взялся?
Упс. Я, конечно, умею быть видимым – для бодрствующих и спящих людей, для собак и кошек, для деревьев,
Но не всегда.
– Я тут все время сидел, – говорю я ветру. – Извини, что не сразу с тобой поздоровался.
– Я не знал, что мы тут не одни, – смущенно бормочет ветер. – А то ни за что бы не заплакал!
– Мы с ним вместе, – объясняет Нёхиси. – Поэтому все равно, сколько нас – один или двое. Скажи спасибо, что не семеро, а то представляешь, как бы мы сейчас галдели, расспрашивая тебя?
– Он был такой… Такой прекрасный! – завывает ветер по имени Вардарак. И, похоже, снова начинает рыдать, по крайней мере, мои штаны внезапно становятся сырыми, как будто я полдня гулял в них под моросящим дождем.
– Такой прекрасный! – повторяет ветер. – Голова золотая-золотая, а руки большие и горячие. И голос! Самый красивый голос на свете. Я бы слушал и слушал.
Ну надо же. В голову не приходило, что ветер может вот так взять и влюбиться в человека. По уши! И с первого взгляда. Главное, совершенно непонятно – вот ты влюбился, и что потом? Что с этим делать? В смысле, как действовать? Чего желать? Как вообще в данном случае может выглядеть близость, к которой, по идее, влюбленным свойственно стремиться? Все-таки ветры и люди – существа совсем разной природы. Или нет?..
– С юными ветрами такое часто случается, – говорит мне Нёхиси. – Они не то чтобы принимают желаемое за действительное, скорее невольно путают свойственное некоторым людям внутреннее движение с перемещениями воздушных потоков, и их можно понять, процессы действительно сходные.
– Ууууууууууу! – горестно подвывает наш ветер. – Уууууууу!
Вот влип бедняга.
– Такой прекрасный! – твердит он. – И сам меня сюда позвал!
– Как это – позвал? – хором спрашиваем мы с Нёхиси.
Как-то привыкли, что таких гостей можем приглашать только мы сами. И стараемся не особо злоупотреблять своим положением. Если звать к себе всех, кто нам понравился, в этом городе слишком быстро воцарится хаос, недостаточно уютный даже для нас самих. Об остальных жителях и говорить нечего.
– Он сказал: «У меня закончился отпуск, я уезжаю домой, а ты давай, прилетай ко мне. Ты же ветер, тебе даже билеты не надо покупать». И я полетел. И прилетел! Но он мне совсем не обрадовался. Сказал: «Что за чертова холодрыга, когда это уже закончится». И окно закрыл! Словно это не я, а какой-нибудь нахальный Биз [26] , сующийся ко всем без спроса. Уууууууууу!
26
Биз – северный
– Обычная история, – сердито говорю я. – Люди совершенно безответственно обращаются со словами. Даже наедине с собой переиначивают их смысл. Привыкли врать, как дышать. И простая, понятная фраза «приходи в гости» внезапно перестала быть настоящим приглашением. Вместо этого она теперь означает: «Я – хорошо воспитанный человек и очень стараюсь быть милым, хотя видеть вас всех уже не могу. Надеюсь, вам не придет в голову принять мою вежливость за чистую монету и заявиться в мой дом».
– Да ладно тебе, не ворчи, – улыбается Нёхиси. – В нашем случае все гораздо проще: люди обычно не знают, что ветры прекрасно понимают их язык. Поэтому говорят с ними просто так, для собственного удовольствия и от избытка чувств. Но все-таки не с целью обмануть. Я думаю, дело не в том, что твой друг тебе не рад, – говорит он ветру. – Беда в том, что он тебя не узнал. И, честно говоря, вряд ли узнает.
– Ууууууууууу!
Мои штаны уже впору выжимать. Из этого можно заключить, что наш ветер рыдает навзрыд. Бедняга. Надо же так влипнуть.
– Это горе – не беда, – говорит Нёхиси. – Сегодня поплачешь, завтра забудешь, а послезавтра появится кто-нибудь еще. Кого-кого, а очаровательных странников с золотыми головами и сладкими голосами на твой век хватит. Гораздо хуже другое. Всякий ветер должен дуть дома. В чужих краях вашему брату быстро делается не по себе. Это как ребенка в чужой город увезти и бросить там на улице. Сперва ему будет интересно, потом он захочет есть, потом – спать. И вообще к маме. Только вместо мамы у всякого ветра его земля. И его море. И все остальное, что способствует его рождению.
– Дааааааа! – воет ветер. – Мооооооре! Мне надо на море! Я всегда дую в сторону моря! А когда нет моря, я не знаю, куда дуть! И откуда дуть, я тоже сразу не знаю. Так я совсем утихну и пропаду.
Вот ведь незадача. Чего-чего, а моря у нас нет. Ближайшее в трехстах километрах. А здесь – только две реки. Но это совсем не то.
Нёхиси смотрит на меня.
– Выручай, – говорит он. – На тебя вся надежда.
– Но у нас нет моря, – отвечаю я.
– Знаю, что нет. Но это бесполезное для нас знание. Сейчас нам надо, чтобы море было. А ты лучше всех умеешь хотеть.
Это, кстати, чистая правда.
Я умею хотеть так страстно, что зачастую сам не выдерживаю силы собственного желания. Оно рвет мне сердце на части – не фигурально выражаясь, а натурально рвет, так что потом приходится зашивать. Даже думать не хочу, сколько ниток уже из него торчит, всех цветов радуги, в таком деле очень важно правильно подобрать оттенок, если все совпадет, штопка будет держаться вечно, а если нет, начинай сначала. Как же я это не люблю!
Я вообще терпеть не могу рукоделие, как и все прочие житейские хлопоты, и боль мне совсем не нравится, хотя многие находят в ней удовольствие; по крайней мере, так говорят. Поэтому в идеале мне лучше бы не хотеть ничего, никогда. Это, конечно, невозможно, но я очень стараюсь. Иногда целых три дня кряду вообще ничего не хочу.