Сказки старого Вильнюса IV
Шрифт:
– Сам видишь, ребенку надо домой, – говорит Нёхиси. – А его «домой» – это дуть в сторону моря.
– Эгейского, – напоминаю я.
– Вот это как раз все равно. Все моря – одно. Один раз дунул, и уже дома.
Ну да, да.
– Ладно, – говорю я. – Пошли.
До улицы Субачюс отсюда совсем недалеко. Подняться на холм и, считай, уже пришли. Вот она.
По дороге ветер ведет себя смирно, только перед разноцветными рекламными листовками не может устоять, гоняет их по молодой, редкой еще траве. И жадно читает надписи. То и дело
– А ночной клуб – это что? А как там веселятся? И им нравится? Вот бы хоть одним глазком посмотреть!
– Не отвлекайся, – строго говорит ему Нёхиси. – Только ночных клубов тебе не хватало. Сам подумай, что делать ветру в помещении, где все двери закрыты. И окна тоже.
– Не запугивай ребенка, – смеюсь я. – Не так все ужасно, иногда двери открываются, потому что посетители выходят покурить.
– Курить – это выдыхать дым? – оживляется ветер. – Ой, это у людей очень здорово получается! Я люблю дым. С ним так интересно играть!
Все-таки ужасно смешные они, эти ветры. Особенно когда выкидывают из головы очередную неудавшуюся любовь, перестают плакать и начинают с любопытством оглядываться по сторонам.
Потом он находит белый воздушный шарик, запутавшийся в ветвях цветущего клена, быстренько его отвязывает и начинает гонять туда-сюда, то опережая нас, то возвращаясь к реке, но время от времени кидает шарик нам: «Ловите!»
И мы, конечно, ловим, хотя для этого приходится взлетать метров на десять, а в человеческом теле это вовсе не так удобно, как рассказывают в сказках. Честное слово, хуже, чем какая-нибудь легкая атлетика. И чем тяжелая, наверное, тоже хуже, просто я не проверял.
– Где этот твой двор? – спрашивает Нёхиси.
Надо же, не забыл. Я очень давно ему это рассказывал. Штука в том, что на улице Субачюс есть один большой двор, в дальнем конце двора стена, и когда проходишь мимо, спеша по своим делам, точно знаешь, что там, за стеной, море. Но если остановишься или, тем более, зайдешь во двор, сразу станет ясно, что никакого моря нет – до следующего раза. В смысле, пока опять мимо не пробежишь, оглядываясь впопыхах на стену – ясно, что за ней море, надо бы все-таки однажды попробовать ее перелезть, не такая уж высокая, окрестные мальчишки небось каждый день туда-сюда снуют.
Нёхиси тогда мои разговоры не очень понравились. То есть, он делал вид, будто ему интересно, но на самом деле, ему было досадно, что в нашем городе чего-то не хватает, и он не в силах это изменить. По крайней мере, вот прямо сейчас.
Я не люблю огорчать Нёхиси. И даже не потому, что когда у него плохое настроение, в городе тут же начинает твориться черт знает что: на стенах домов появляются новые трещины, на мостовых – выбоины, прохожие хмурят лица, в ресторанах играют неподходящую музыку, эспрессо в кофейнях приобретает привкус промокательной бумаги, а младенцы кричат по ночам несколько чаще, чем требуется для их гармоничного развития. Ну и весна наступает только в первых числах мая, я пару раз такое видел и повторений не хочу. Но Нёхиси я не люблю огорчать не поэтому. А из совершенно бескорыстных соображений. Никому не на пользу
Поэтому про море, которое вечно мерещится мне за стеной во дворе на Субачюс, я больше никогда не говорил. А он все равно запомнил, такой молодец.
– Здесь совсем рядом, – говорю я. – Видишь, где круглое зеркало над воротами? Вон там.
Отставший было ветер приматывает свой шарик к ветке еще не зацветшей сирени и мчится к нам.
– Море рядом? – деловито спрашивает он. – Я чую его запах. Ура!
– Погоди, – останавливает его Нёхиси. – Пока еще до «ура» нам довольно далеко. Сперва надо, чтобы мы все захотели увидеть море.
– Но я и так хочу!
– Вот и молодец. Но ты пока хочешь вполсилы. Как ребенок мороженого. А надо, чтобы ты захотел море, как…
– Как жить, – подсказываю я. – Любой ценой. Во что бы то ни стало. Что бы ни пришлось ради этого сделать, что бы ни понадобилось отдать.
– Точно, – кивает Нёхиси. – Как утопающий хочет вздохнуть – вот такой силы должно быть желание. Примерно.
– Ууууууууу, – огорченно подвывает ветер. – А вдруг у меня не получится?
– Получится, – говорю я. – Просто не забывай, что рожден, чтобы дуть в сторону моря. А когда ты не дуешь, тебя нет.
На самом деле мне довольно трудно все это ему объяснять. Потому что я стою в воротах, смотрю на эту чертову дальнюю стену, точно знаю, что никакого моря за ней нет. И это знание рвет мое сердце на части.
Далось мне это море.
«Далось тебе это море, – думает Нёхиси. – Что такого есть у моря, чего нет у нас с тобой? Но ладно, если ты хочешь, чтобы здесь было море, я тоже этого хочу. Посмотреть в его бесстыжие глаза, спросить: где ты шлялось все это время, когда было так нужно ему… то есть, мне. В смысле нам».
А ветер ничего не думает, только воет испуганно и печально: «Уууууууууу!» Если нет моря, значит, некуда дуть, а когда ветер не дует, его, получается, и нет. Уууууууу!
– Уууууууу! – это уже подвываю я сам, потому что сердце мое, глупое бедное сердце, разорвалось на части, на совсем мелкие лоскуты, это действительно больно, зато потом не придется его сшивать, не на этот раз. Если войти в море – сперва по колено, потом по пояс, потом нырнуть с головой, сердце снова станет целым, я точно знаю, не придется потом полдня тыкать в него иголкой, в которую вдета нить, темно-зеленая, как волны, которые, я слышу, шумят за высокой стеной; впрочем, не такой уж высокой, любой мальчишка перелезет, и я тоже смогу.
«Ты перегибаешь палку, – думает Нёхиси, – вполне достаточно было бы аккуратно надорвать сердце в одном-единственном месте, но ты же настоящий художник, тебе подавай размах. Ладно, главное, это работает, и сейчас…»
– Ууууууууууууууууу!
Ветер, как и положено храброй юной стихии, перестает наконец прятаться за нашими спинами, вырывается вперед, и пока я бегу к стене, подпрыгиваю, цепляюсь, подтягиваюсь на руках, он уже где-то там, далеко-далеко, наполняет какие-нибудь паруса, возможно даже пиратские, хотя, господи боже мой, какие могут быть пираты, ты вообще на календарь когда в последний раз смотрел?