Сказочка
Шрифт:
«Зима, — думала Анфиса, не сводя равнодушного взгляда с горевшего напротив фонаря. — Как я устала!..»
Фонарь продолжал гореть, сея вокруг ненужный тусклый свет. Все это было до боли знакомо…
На секунду лицо Анфисы исказилось какой-то нечеловеческой злобой. Блеснул хищный оскал, и в мгновенно прояснившихся глазах отразился одинокий тусклый фонарь.
Раздался звон разбитого стекла, и фонарь потух.
Анфиса сразу как-то обмякла, на глаза наползла прежняя поволока безразличия, по лицу скользнула тень удовлетворения.
Постояв еще немного, она вновь подняла голову.
Мокрые
«Этого еще не хватало!» — подумала Анфиса, инстинктивно встряхивая головой.
С первым же резким движением острая боль пронзила затылок. На глаза наплыла матовая пелена, окружающий мир стал терять свои очертания. Анфиса еще успела подумать, как хорошо, что сегодня такая паршивая погода.
Скользнув ослабевшими руками по перилам, она упала без сознания.
Очнулась Анфиса с гадким привкусом во рту и чудовищной головной болью. Застонав, она перевернулась на другой бок и прислушалась: вокруг царила тишина.
«Чего-то не хватает», — подумала Анфиса. И тут же поняла чего. Перевернувшись, она не услышала надрывного скрипа раздолбанной кушетки, которым обычно сопровождалось любое телодвижение лежащего на оной.
«Непорядок! — возмутилась Анфиса. — Выходит, я все еще на полу?»
Чтобы удостовериться в этом, она решила открыть глаза. А выполнив задуманное, с любопытством огляделась. От удивления глаза медленно поползли на лоб, и если бы Анфиса не сдержала себя, они, наверно, выползли бы и дальше, на подушку.
Кстати, о подушке. Это была не та стелька в вазочках, о которую Анфиса успевала отлежать к утру все уши. Это была настоящая подушка, на которой должны сниться легендарные сны про малокровных пастушков и потешных свинарок. При одном прикосновении к ее необъятному пуховому брюху на ум сразу же приходили три вещи: заботливые мамины руки, первый снег и ненависть к проклятым буржуинам за наше счастливое детство и не менее счастливое все остальное.
Похлопав руками вокруг, Анфиса поняла, что лежит еще и на пуховой перине и под пуховым же одеялом. Все это вместе с ней самой было приложением к великолепной кровати с широкими спинками. А сверху над вышеупомянутым безобразием возвышался шелковый балдахин с громадными кистями.
«Ой, какие кисточки! — восхитилась Анфиса. — Вот такая как упадет на голову…»
С этими словами она дернула за ближайшую кисть, и шелковый купол с легким шелестом опустился на кровать.
Анфиса пришла в восторг. Вскочив, она принялась дергать за все кисти подряд. Но, видно, или это была просто бахрома, или дергала она не очень усердно — ничего нового не происходило. Слегка притомившись, Анфиса вернулась к первой удачной кисточке и стала методично тянуть ее на себя. Работало безотказно. Но подобное интеллектуальное упражнение Анфисе скоро надоело. Позевывая, она начала озираться в поисках нового развлечения. Наконец она увидела в углу какую-то занюханную веревочку и направилась к ней. Дернув ее пару раз, Анфиса услышала слабый звон, и двери в комнату стали медленно открываться.
«Доигралась! — мрачно подумала она. — Сейчас выгонят».
Рванув к кровати, она залезла под одеяло и затихла. Послышались шаги, и кто-то вошел в комнату.
— Доброе утро, ваше высочество! — раздался чей-то голос.
Анфиса не углядела за глазами, и те все-таки выпрыгнули на подушку.
— Извините, — смущенно пробормотала она, шаря по подушке руками, — я только глаза найду.
Возвратив бессовестные зенки на место, она вгляделась в незнакомца. Это был высокий молодой человек с физиономией мороженого окуня. При таком чудесном выражении лица он и одет был довольно оригинально. Первым делом Анфиса отметила шелковые чулки и кружевное жабо. Все остальное я не знаю, как называется, но более сведущие люди назвали бы это «камзол, панталоны и башмаки с пряжками».
Тем временем «камзол, панталоны и башмаки с пряжками» склонился в глубоком поклоне и величаво произнес:
— Ваше высочество, угодно ли вам выслушать указ его величества короля Ярослава Пятого?
— Валяй, — согласилась Анфиса.
Гонец достал запечатанный свиток, сломал печать и зачитал:
Указ от его величества короля Ярослава Пятого.
В настоящее время, в сей день и в сей час повелеваю: Ее Высочеству принцессе Ярославне, нашей единственной законной дочери, явиться ко двору, дабы запечатлеть свое уважение и преданность Всемогущему Монарху и закрепить за собой законное право наследования королевства. Засим креплю сей указ своей королевской печатью.
Такова моя воля.
Дочитав свиток, гонец бережно свернул его в трубочку и ожидающе уставился на Анфису.
— Неграмотно составлено, — заметила та.
— А ты бы иначе не поняла, — вдруг съехал на фамильярность гонец.
— И пятерка у короля должна быть римская, а не арабская, — настаивала Анфиса.
— А тебе этого вообще оттуда не должно быть видно! Чего ты придираешься? — возмутился гонец.
— Потому что халтурите! Чего мой отец как номерок в гардеробе?
Гонец демонстративно взвел глаза к потолку:
— Ответ писать будете?
— Будем, — оживилась Анфиса. — У тебя ручка-бумага есть?
— Есть.
— О’кей! Пиши: «Здравствуй, папаня!» Чего не пишешь?
— Что я — сам себе враг? Меня ваш «папаня» за такое письмецо удавит!
— Не успеет: это сделаю я. Приказываю тебе — пиши! А то…
Скорчив недовольную мину, гонец взялся за перо.
— Значит так: «Диктую я тебе это письмо, лежа на пуховой кровати…»
— Очень содержательно, — ехидно заметил гонец.
— Слушай, как тебя там?.. Холоп! — возмутилась Анфиса. — Кто здесь принцесса — я или ты?
— Ты, — схамил гонец.
— Так чего ж ты мне перечишь?
— Боже упаси! Ваше высочество, позвольте только несколько подсказать вам стиль подобного послания…
Часа через два письмо было готово. Оно стало плодом долгой кропотливой работы, в процессе которой Анфисин вольный стиль потерпел жестокое поражение. После всех цензурных ампутаций послание носило довольно краткий характер. И если принимать за истину, что краткость — сестра таланта, оно было попросту гениально: «Приезжаю. Целую. Я».