Сказочка
Шрифт:
Крича от ужаса, люди падали на землю и, не в силах больше встать, корчились там в безумной агонии. Задыхаясь и зажимая уши руками, они пытались уползти куда-нибудь, укрыться, спастись. Но все было тщетно. Мучения не прекращались.
— Это она, ведьма! — раздался из толпы чей-то нечеловеческий вопль, который тут же был подхвачен сотнями озверевших голосов:
— Будь ты проклята!!!
Анфиса с недоумением смотрела на эти искаженные лица и не могла ничего понять. А по толпе тем временем прошла новая волна. Люди падали на колени и, воздев руки к небу, кричали в мольбе:
— Господи, неужели Ты отступился от нас?!
— Боже!
— Боже!
— Боже!!!
И Анфисе стало страшно. Впервые за всю свою жизнь она почувствовала что-то отдаленно напоминающее горечь и жалость. Жалость к самой себе. Эти люди по сравнению с ней были настоящими счастливцами. Даже в самый последний свой час они могли уповать на помощь. В них жила хотя бы вера в спасение, в то время как она давным-давно уже примирилась со смертью. Всю жизнь она полагалась на собственные силы и никак не могла предположить, что когда-то ей их не хватит. Всю жизнь она прожила так, как ей хотелось. И даже этот костер она принимала со спокойной душой. Но теперь-то она знала, чего ей не хватало все это время. Не было человека, который бы вмешался в ее игру и сделал бы в ней что-то по-своему. Вот откуда был этот страх. Она сама жила по сценарию, составленному ею же. И никто, никто не мог прийти сейчас к ней на помощь, спасти от смерти. Спасти вопреки ее желанию.
И тогда она застонала.
Это был стон одинокого умирающего зверя. Где-то далеко за горизонтом его подхватили горы, и эхо разнесло по свету этот страшный, полный горечи и отчаяния вздох. Ветры, приняв всю его тоску, завыли над равнинами. Море, вобрав всю его печаль, напитало волны своими солеными слезами. Сама земля, услыхав его, отозвалась глухим гранитным грохотом. Но люди молчали. Они не могли услышать его. Или не хотели.
Филипп очнулся со страшной головной болью. Перед глазами все плыло. Поэтому никак не удавалось понять, кто там маячит перед кроватью.
— Где я? Что со мной? — спросил он слабым голосом.
— Вы больны, ваше величество, — услышал он знакомый голос. — У вас лихорадка.
Король высвободил из-под одеяла руку и потер глаза. Зрение немного прояснилось, и Филипп без труда узнал в маячившей долговязой фигуре придворного лекаря. Какие-то смутные воспоминания заставили короля спросить:
— И долго я здесь лежу?
— Третий день, — последовал ответ.
— Неужели? — удивился король. — Странно. Ничего не помню.
— Вы были в беспамятстве, ваше величество, — доложил лекарь. — К тому же его преосвященство настаивали, чтобы вам как можно чаще делали кровопускание.
— Ох уж этот мне святой отец, — пробурчал Филипп и, не обращая внимания на протестующие возгласы лекаря, поднялся с кровати.
Подойдя к зеркалу, он восхищенно присвистнул, оглядывая свое бледное осунувшееся лицо:
— Да-а, поработали, ребятки, на славу. Кто ж вас так лечить учил?
Лекарь не ответил. Обернувшись к его всем своим видом выражавшей печаль фигуре, Филипп спросил:
— Ну, чего пригорюнился, Пилюлькин? Видишь, все нормально. Я еще живой. Пока.
Но придворный лекарь даже не улыбнулся его шутке.
— Я виноват перед вами, ваше величество. Мне надо было все вам рассказать. Тогда, возможно, вы изменили бы свое решение.
— Какое решение? — не понял король.
— Не лишили бы ее величество своего покровительства.
— Что за чушь! — возмутился Филипп. — Я никого ничего не лишал!
— Должно быть, вы не помните, ваше величество, — возразил лекарь. — Потому как у ее величества не было вашего Королевского медальона. Следовательно…
— Ничего не «следовательно»! — раздраженно прервал Филипп. — Может, она его потеряла. Я знаю, чьи это козни. Наш голубок в рясе опять разбушевался. Не по зубам он себе все время пшено выбирает. Подавится когда-нибудь. Ну да ладно. Так о чем ты там мне рассказать хотел?
— О ком, — смущенно поправил лекарь. — О королеве, ваше величество.
— Валяй, — согласился Филипп.
— Два дня назад, — начал тот, — я осматривал ее величество и установил диагноз.
— И какой же? — настороженно спросил король.
— Ее величество ждет ребенка.
Глаза у Филиппа полезли на лоб.
— Как ты сказал? — еле прошептал он. — Повтори!
— У ее величества будет ребенок. Именно поэтому я…
Но король уже не слушал его. Не помня себя от радости, он по-мальчишески скакал по кровати и подкидывал подушки к потолку:
— У нее будет ребенок! У нее будет ребенок! Она родит мне сына!
Наконец, немного придя в себя, он вновь обратился к лекарю:
— Где она? Где моя ненаглядная жена? Я хочу обнять ее!..
В ответ лекарь как-то странно скривился:
— Она на пустыре, ваше величество. Ее величество отвезли туда два часа назад.
— На пустырь? — изумленно переспросил Филипп. — Но зачем? Что там собираются делать?
— Сжигать ведьму, ваше величество.
— А-а, — протянул король. — Святой отец все развлекается. И как же на сей раз зовут несчастную?
— Ярославна Орибльская, ваше величество.
Вороны опускались все ниже и ниже. Люди в судорогах корчились на земле, в последней надежде продолжая молиться. Многие, не выдержав, сходили с ума, их безумные лица с покрытыми пеной открытыми ртами все чаще и чаще застывали смертными масками. Повсюду уже валялись бездыханные тела. Но вороны, не обращая на них внимания, продолжали кружить. Их главная добыча была им еще не по силам. Тонкая крохотная фигурка, одиноко стоящая на повозке внизу. Та, за кем они явились сюда. Одна-единственная. Ее жизнь была дороже сотен тысяч других жизней. Но она была сильна! И не собиралась продать ее так дешево, как безмозглые твари, корчившиеся сейчас на земле. Именно поэтому они прилетели сюда все. Их много. Их очень много. Рано или поздно ее силы иссякнут. И тогда они заберут то, что принадлежит им по праву! О, как они желают этого! Жизнь! Ее жизнь! Глупая, она еще сопротивляется. Но с каждой минутой силы ее тают. А их много! Их очень много! Они возьмут то, за чем явились сюда…
Каждой клеткой своего тела Анфиса ощущала этот могущественный многоликий разум, заставляющий умирать людей у нее на глазах. Да, это были не обыкновенные птицы. И им была нужна не падаль. Им была нужна она. Какая детская непосредственность! А если она не захочет? Видимо, такое не приходило в их птичьи головы. Что ж, придется научить их считаться с чужим мнением.
И, сжав кулаки, Анфиса медленно подняла свои безжалостные глаза.
Не в силах справиться с нахлынувшей волной ужаса, птицы беспорядочно забили крыльями. Их торжествующий клекот постепенно перерос в крик боли и отчаянья. Как?! Она посмела пойти против них?! Ее надо остановить! Она одна! Она слаба! Ей не выжить!