Сказочка
Шрифт:
Заказывая мраморную плиту, Елена Николаевна попросила тогда выбить на ней одно стихотворение. Его строки, казалось ей, странным образом переплетались с судьбой этого так и не понятого ею человека:
Будет время — в темном покое Без расчета и без обмана Чье-то сердце возьму рукою — И перчатку снимать не стану. Променяю слабость на силу, Никого не прося о чуде, — Без оглядки на то, что было! Без опаски за то, что будет! Пусть1
Стихотворение Ирины Ратушинской.
Поначалу Елене Николаевне очень нравились эти стихи. Было в них что-то от мечты: такой близкой и такой недоступной. Но каждый раз, читая эти строки, взгляд Елены Николаевны останавливался на маленькой фотографии сбоку. Там ухмылялась Анфиса.
И всё. Сразу становилось невыносимо стыдно за подобные глупые, неуместные сантименты. Даже после смерти дочь умудрялась продемонстрировать свой скептицизм.
Но эта фотография была единственным, что омрачало Елене Николаевне часы, проведенные здесь. Все остальное оставалось неизменным — тихим, добрым и спокойным. Здесь никто не мог ее потревожить. Могилы дочери сторонились даже сторожа. Считалось нечистым это место. Мол, заколдовано оно. Никакие цветы здесь не приживались. Мало того, простая сорная трава вяла. Все кладбище в зелени, а эта могила и зимой и летом голая. Словно только что засыпана. И лежит в ней тот, кто без времени ушел — никак не может смириться с вечным покоем. Вот оттого-то и не порастает могила травой и не властно над ней время: всегда свежей землей присыпана.
Но не только это отпугивало людей. Сторожа не скупились на страшные истории. Чего только не рассказывали. Темными ночами на могиле так и кишели всякие оборотни. То молодой красавец с лебединым крылом вместо руки, то еще десять таких же, но уже нормальных. А под утро обернутся лебедями — и фьють! То урод какой-то весь в шерсти до утра перед могилой скачет да скалится. А однажды даже плач слышали. Плакал не то ребенок, не то зверь. Посмотреть пойти не отважились. Да потом кто-то все-таки приврал: мол, видел над могилой тень в короне. Звала она кого-то, руки ломала, на коленях о чем-то молила. Да все напрасно. Так к утру и растаяла, оставив после себя свой звериный стон.
Елену Николаевну забавляли подобные россказни. Чего только люди не навыдумывают от безделья! Конечно, если целый вечер гудеть в теплой компании, то ночью и не такое привидится. Тем более на кладбище. Тут любые суеверия за правду сойдут. Даже сама Елена Николаевна замечала нечто странное. Конечно, до оборотней там всяких далеко. А вот комара видела. Громадный такой! Сидел возле могилы, свесив ноги со скамейки, и гнусил что-то. Елена Николаевна с удивлением даже мелодию разобрала: «Синенький скромный платочек». Или вот женщина какая-то приходила постоянно. Очень странная! Каждый раз в новом наряде заявлялась. То в платье бальном, то в балетной пачке. А однажды даже в водолазном костюме. Но Елене Николаевне не удалось с ней пообщаться. Покорчив рожи за стеклом
Но здесь все проще объяснялось. В последнее время у Елены Николаевны сильно сдало зрение. Да и дамочка, по всему видно, двинутая. Странные знакомые были у ее дочери…
Отворив миниатюрную калитку, Елена Николаевна зашла внутрь и, тяжело дыша, уселась на скамейку возле могилы. С каждым разом ей все тяжелее и тяжелее было приходить сюда. Давали знать о себе годы. Хотя… Другие в ее возрасте еще замуж выходят…
Вздохнув, Елена Николаевна огляделась. Невольно взгляд ее боязливо проскочил мимо гранитной плиты, с которой, надменно ухмыляясь, на нее смотрела дочь. Миновав ее фотографию, она заметила, как по аллее кто-то приближался. Секунду спустя Елена Николаевна узнала малахольную даму. На этот раз та была одета монахиней. Молча Елена Николаевна следила за ее приближением. Вот уже видно ее волевое лицо с орлиным носом и ледяными глазами. На нем трепетала тень легкой, бессмысленной улыбки. Подойдя к ограде, она приветливо помахала Елене Николаевне рукой.
— Привет, развалина! Я войду?
Елена Николаевна сдержала гнев и демонстративно отвернулась.
Не дождавшись ответа, монахиня по-молодецки перемахнула через ограду — прямо на могилу. На рыхлой земле остались отпечатки босых ног. Оправив одежды, дама старательно отряхнулась и величественно протянула Елене Николаевне мозолистую ладонь.
— Фата-Моргана, — отрекомендовалась она.
И скромно добавила:
— Фея.
Елена Николаевна удивленно взглянула на собеседницу и опять промолчала.
— Ну что ты дуешься? — обиженно проныла монахиня. — Я же не заставляю тебя обращаться ко мне «ваша светлость». И в то же время не могу допустить, чтобы мы были на равных. Ведь разница между нами несомненно есть. Мое благородное происхождение просто обязывает меня поддерживать дистанцию между собой и такими, как ты. Не возвышая себя, я вижу только один способ сохранить ее — унизить тебя. Ты понимаешь? Это не личный выпад. Это дань моему более высокому положению, Лена Николавна.
— Откуда вы меня знаете? — удивилась Елена Николаевна.
— Noblesse oblige, — улыбнулась монахиня. — Положение обязывает. Ты, Лена Николавна, недалекая женщина. Стишки тут на надгробных плитах выцарапываешь. Да и сама уже одной ногой в могиле. А в голове все еще кисель вместо мозгов.
— Какая вы несносная грубиянка! — вспыхнула Елена Николаевна.
— Есть у кого учиться! — хихикнула фея и ткнула грязным пальцем в фотографию.
Затем, порывшись в складках своего одеяния, она достала оттуда мелок и присела перед плитой. Елена Николаевна с изумлением наблюдала, как та, высунув язык, что-то там старательно выводит.
— Готово! — наконец самодовольно заявила она и отползла.
— «И каждому воздастся», — прочла Елена Николаевна. — К чему это? Вы ее знали?
— Да, — равнодушно кивнула монахиня. — Она была моей падчерицей. Наворотила такого, что уже никак не исправишь. Вот я, например, думаешь, всегда такой была?
В глазах ее на мгновение промелькнул стальной блеск. Но он тут же погас, и фея принялась рисовать на надгробии человечка.
— Вы не в своем уме, — констатировала Елена Николаевна.
— Тю! — брезгливо скривилась собеседница. — Какие громкие слова! А почем ты знаешь, который из умов — мой?
— Это невозможно! — настаивала Елена Николаевна. — У нее не могло быть мачехи.
— Почему же? — весело вскинула брови фея.
— Потому что она была моей родной дочерью.
— Дочерью?! Ты до сих пор считаешь ее своей дочерью? — ликующе завизжала фея.
Елена Николаевна глядела в ее безумные глаза и чувствовала, что теряет нить разговора. Не совсем уверенно она произнесла: