Сказы
Шрифт:
Тут вот какова петелька. На болоте том пятое лето кряду гремит Анфиса Силантьева. Мастер своего дела. Не угонишься за нею и в десять рук. И больше всех и лучше всех сделает. На добытый ею торф Андроныч глянет, сразу и скажет: Силантьевой старанье. Ну, и заработки у нее не малы.
Четыре года кто бы с ней ни соревновался — все отстают. А этой весной всех прошлогодних-то она обошла, выбрала себе Альбинку Стрижеву. Мне, мол, с теми соревноваться не так интересно. Дай-ка потягаюсь со Стрижевой: кто кого? Под договором Анфиса с Альбинкой, каждая за свою семью, рядом
Силантьевой-то хорошо, у нее у самой да и у остальных опыт немалый. Альбинке же с новичками тянуться за теми — плечи мозжат. Но она помалкивает про свои плечи, знает, что без труда — не поймаешь рыбку из пруда. Стали они работать. Весы колеблются и в эту и в ту сторону, то день у Альбинки успех, на другой — у Силантьевой удача.
Всем на болоте от Андроныча почет, а этим двум особый. Силантьеву он давно знает, а вот новенькая-то, ему крайне интересно, выстоит ли? Кроме всего, Альбинка уважительна к старым людям, это тоже ему шибко по душе, по характеру.
Он участки каждый вечер обойдет, вроде и не его нужда, не его дело, а он, ради своего интереса, прикинет верным глазом — сколько за день прибавилось у этой, сколько у той.
Он с первого вешнего дня старается угадать — за кем осенью останется самое почетное место.
Недаром двадцать лет на болоте живет, сколько он хороших работников видал! А этой весной впал в затрудненье. У Силантьевой уменья, сноровки побольше, у Стрижевой задор горяч, взгляд неуступчив, слово настойчиво, к машине могучей любовь большая. Как тут заранее да без ошибки делить выигрыш? Можешь промахнуться! Пожелал им Проныч от души, чтобы обе они осенью два первых места заняли рядышком.
— Прон Андроныч, ты весь век на болоте живешь, подсказал бы, где богаче да помягче пласт, — просят девушки.
Он опять щепоть нюхательного табачку в одну ноздрю, щепоть в другую, чих, чих — так, что ураган поднял.
— А что? И скажу. От других таил, а тебе, Стрижева, так и быть, открою, благо Силантьева далеко, а то услышит, перехватит, она охотница до богатых-то пластов. Присядь-ка на короткий миг.
Глядит Андроныч на черное поле широкое, слово к слову ставит ровным кирпичиком, не торопится.
— …Где Огневичок-то ходит, там богатый пласт как раз. Погудка старая есть: дверь-то у него под березовым обомшелым пнем. Да чего гадать! Верно, я сам никогда не видывал, но еще от своего деда слышал, будто иногда трубочка Старичка-Огневичка попыхивает над болотом. Будто бы курить он выходит наверх, проверить владенье. А оно — эва! А на день дверцей хлоп — и пропал. Где его след-то, так там торф — лучше нет на свете. Нападешь — только успевай струей поливать! И всасывать не надо, сам из-под мониторов бежит на разлив. Днем что выберешь, а он за ночь еще столько припасет. Только его не тревожь, жилье не рушь. Не любит такого беспокойства.
— Сердитый он? — спрашивают, смеются девчата. Не Огневичок им интересен — занятно, как дед Проныч рассказывает.
— Сердит, не сердит, а хмуро глядит, брови у него, как белоус, под его-то бровью хоть штабель ставь.
— А от чего он прикуривает?
— Огневичок-Мохыч-то? Да когда как: то подберет чей-нибудь окурок с огоньком или уголек из забытого поблизости костра выкатит прутиком. А то и так бывает, это когда он сердит: увидит, что гроза находит, выберется с трубкой, встанет под березой и ждет, как в небе сверкнет, он рукой махнет — полымя прямо ему в трубку, ну и задымило. Так, по дедовым приметам, вон за тем кустом, за Вороньей-то ягодой, где-нибудь его лазея. Там будто чаще всего замечали Огневика-Мохыча. Там и пласт богатый. Там ищите, пуще никому не уступайте. Он по плохим пластам не любит ходить. Я вечером наведаюсь, подскажу, — подморгнул старик.
За Вороньей-то ягодой как раз и работала Стрижева с подругами.
Ушли девчата.
Покряхтел Андроныч, поднялся, побрел к ракитникам, на люди, а то скушно. У Силантьевой шумит, гудит монитор, пена белая гуляет, насос с захлебом жижу глотает, по тугому рукаву гонит на открытое поле. У насоса девушки мокрым-мокры, да не боятся сырости: не глиняные. Чуть что закапризничает насос, смелая девчонка — скорей на выручку, не пугается, что в бурую лужу ухнула. Не дает насосу минутку постоять без дела. Мотористам, техникам тоже дела хватает. Однако и тут потолковал Андроныч.
— Вы, девчата, пуще след Огневика-Мохыча не прозевайте. Нападете на его след — только успевай монитором орудовать! Мой дед сам видел, как по ночам Огневичок лопаткой свое владенье измеряет, — подсказывает Андроныч.
— Ты тоже, чай, с ним в сговоре, — жалуется Силантьева, — хоть на один его заказничек указал бы. Где хоть он ходит-то?
— Да, надо полагать, главная дорога его как раз здесь, где ваш агрегат шумит, в Ракитниках. Приходите ночью, услышите, как он песни поет.
Солнце на жару, люди — на работу, Андроныч — на присказки. За день-то всех обошел, всем шепнул, обязательно с оглядкой, под строгим секретом, что, мол, ни-ни, другим не говорите, тут, где работаете, лежит самый богатый след, тропа хозяина болот Огневичка-Мохыча.
Никому его добрая подсказка, светлая улыбка не в помеху, слово веселое — не коряга под заступом.
У красной доски постоял, всех знакомых и незнакомых перечитал. Силантьева со Стрижевой на красной доске, на верхней строке, вот уже третий день стоят рядышком. И больно хорошо: ни той, ни другой не обидно, обе угодили на богатый пласт. Значит, обеим помог Андроныч.
Табакерку потряс, вынул из шляпы, развернул газетку, еще раз прочитал, кого больше всех хвалят. Силантьевой и Стрижевой чести воздано поровну.