Скелет в шкафу художника
Шрифт:
Конечно, не все сразу пошло гладко. Знаменитый психиатр, увидев на пороге представителей закона, сразу заявил, что я психически неуравновешенная женщина, угрожая ему шприцем с ядом, вынудила наговорить целую кассету бредней об убийстве Риты Садковой, которая на самом деле давно покончила с собой.
А я, увидев рыжий чуб одного из вошедших милиционеров, пала духом. Это был Павел Седов, не поверивший мне однажды, и не было никаких оснований надеяться, что он поверит мне теперь. Я ведь прекрасно сознавала, что доказательств имею мало и все они косвенные, даже пресловутое признание убийцы. Костров, пылая гневом праведным, потребовал, чтобы его развязали, а меня велел увести в карцер. Но Седов
Нас — меня, одетую в халат, и вальяжного доктора — отвезли в управление, развели по кабинетам и стали допрашивать. Седов остался говорить со мной, а его напарник, приезжавший с ним по вызову в больницу, пошел к Кострову.
Я уже очень устала в машине, а по дороге в управление даже плакала, мне казалось, что теперь психушки не избежать и никто не поверит такой неудачнице, как я. Это мое качество — становиться тем, чем меня хотят видеть окружающие, — обещало сыграть против меня. Павел Седов видел во мне сумасшедшую шлюху…
Тем не менее я стала рассказывать все, что знала. И тут произошло чудо: когда я рассказала о самоубийстве пациента Кострова, виденном Анной Владимировной и ставшем в общем-то причиной смерти моей мамы, Павел встрепенулся.
— А что такое «харакири»? — спросил он.
— Ну, как переводится — не знаю. Это по-японски…
— Когда живот вспарывают?
— В данном конкретном случае я использовала этот термин для обозначения именно такого способа самоубийства. Хотя в Японии…
— Неважно, — он встал и забегал по кабинету, потом остановился и снова спросил: — Так это было пять лет назад?
Я только кивнула. Интуитивно поняла, что сейчас ожила робкая надежда обойтись без принудительного лечения для меня.
— Это был мужчина среднего возраста, лысоватый, глаза серые, рост около ста семидесяти сантиметров, вес — пятьдесят восемь килограммов. Так?
— Я никогда его не видела.
— Пять лет назад, — заговорил Седов, будто сам с собой, — я пришел работать сюда после школы милиции, и первым моим делом был этот голый труп со вспоротым животом. Нас вызвали рано утром, когда мое дежурство уже заканчивалось. Собачник гулял со своей овчаркой, которая удрала в лесополосу и стала рыть рыхлую землю. Хозяин понял, что там что-то есть, и копнул пару раз палкой. Увидел часть тела человека, догадался, что это труп, оттащил пса, вернулся домой и позвонил нам. Меня три дня выворачивало, когда я вспоминал этот труп. Все кишки лежали рядом, не в животе, — его передернуло. — Ладно. Я подниму то дело, посмотрю. Мы же ничего о нем не узнали тогда! Думали, кто-то заезжий погиб по пьяни.
Надежда окрепла. Изменился и сам Седов. Он оживился, и его подход к моему делу стал другим. Мне показалось, что теперь я видела перед собой совсем другого следователя. Этот был инициативный, деловой, профессиональный. Такой Седов мне нравился куда больше прежнего.
После допроса, которым я осталась весьма довольна, меня отвезли домой. Где ночевал эту ночь профессор Костров, я не знаю.
Следствие потихоньку продолжалось. Меня уже почти не беспокоили, только время от времени звонил Павел и уточнял детали. Он рассказал, что во дворе больницы есть сарай, в котором пол покрыт небольшими бетонными плитами. Под этими плитами оперативники обнаружили еще четыре трупа. Есть основания полагать, что эти люди погибли в результате экспериментов Кострова, пробовавшего свой метод катарсиса на своих пациентах. В основном это были одинокие, давно спятившие люди, чья судьба никого не интересовала. Странно только, что Костров не отправлял трупы в морг, но, вероятно, он боялся, что не удастся достаточно надежно скрыть причину смерти всех этих бедолаг.
И еще: Седов не обнаружил ни малейшей связи между смертью моей мамы и покушениями на меня. В его правоте я не сомневалась, сама убедилась в том же во время разговора с милым последователем Фрейда.
Так я снова попала в тупик. Казалось бы, мне стало легче жить, я отомстила за маму, как и хотела. К тому же я не попала ни в тюрьму, ни в психбольницу. Но тем не менее в моем собственном деле я оказалась в тупике. Правда, теперь следователь Седов пообещал мне помощь, но сделал это без всякого желания, а только чтобы не обижать меня. У нас уже сложились в какой-то мере приятельские отношения.
Глава 22
Вернувшись домой, я обнаружила там некоторые перемены. У нас жила Тамила. А по стенам нашей квартиры были развешаны картины Тимура. Время выставки закончилось, и Багров забрал свои работы домой. Я спросила у мрачного отчего-то мужа — а как же следующие выставки? Когда мы едем в Москву? Но он даже не ответил.
Тимур вообще вел себя странно. Я вернулась победителем. Мне хотелось рассказать ему, как я добилась показаний Кострова. Как Седов изменил ко мне свое отношение. Я гордилась собой. Такое со мной бывало редко, но муж почти не слушал моих хвастливых речей. Он только сказал, что я молодец, и ушел в студию.
Зато меня выслушала Тамила. У нее были и время, и желание сделать это. История моей мамы потрясла ее. Картины Риты Садковой необыкновенно понравились. Она хвалила меня за решительность, смелость и справедливость. Отражаясь в ее глазах, я чувствовала себя новым, необыкновенным человеком. Это было приятно.
Тамила вообще стала своей у нас в доме. С ней пустой холодный лабиринт наполнялся жизнью: звонил телефон, приходили люди. Она уже успела обзавестись приятелями в Гродине. Я тоже оказалась вовлечена во всю эту кутерьму: утром мы бегали по рынкам и магазинам, выбирая, что будем готовить к обеду, потом занимались обедом, уборкой в доме, созванивались с друзьями, обсуждая планы на вечер. Я-то давно подрастеряла своих подруг из-за своего образа жизни. Пришлось переспать с парой чужих мужей, и со мной перестали водиться! Господи, да куча баб спит с мужьями своих подруг, и их прощают, а вот меня не простили!
В обед приходил Тимур. Со мной он почти не говорил, хотя и не сердился на меня, а в присутствии Тамилы оттаивал, улыбался, отводил черные кудри со лба, звякая браслетом на жилистом смуглом запястье. Что он делал там, в своей мастерской, — я не знала, у меня совсем не было времени на визиты в студию. Мне казалось в тот период, что Тимур не откроется мне, не захочет поделиться. Я боялась, что своими навязчивыми вопросами окончательно испорчу наши пошатнувшиеся отношения.
После обеда мы с Тамилой немного отдыхали, нафуфыривались и выходили в город. Вечер проводили с друзьями в кабаках или оседали с ними же у нас. Кроме вышеозначенной программы, время отнимали бассейн, шейпинг и парикмахерская.
Мой новый образ жизни исключал старый, с гадостными похождениями и последующими скандалами с Тимуром. Жить стало лучше, жить стало веселее!
Теперь и папа звонил каждую неделю. У него было все хорошо, оказывается, он немного приболел, когда со мной случилось очередное несчастье. Папа уже хотел было лететь ко мне, но Тимур его отговорил. Я немного удивилась, потому что сам Багров мне ничего такого не сказал.
— Как же, — сказал отец немного возмущенно. — Как не сказал? Он же мне телеграмму послал, чтобы я лечился и не выезжал. А потом у меня дела в фирме накопились, и я, узнав, что ты поправляешься, решил отложить визит. Скоро осень, начнутся промышленные выставки, и я снова не приеду. Так что будем общаться по телефону!