Скелет в шкафу (Опасная скорбь)

Перри Энн

Леди Калландра Дэвьет сидела в первом ряду рядом со своей невесткой Фабией Грей, вдовствующей леди Шелбурн. По другую руку от матери сидел Лоуэл Грей, бледный, собранный, не отрывавший взгляда от брата на скамье подсудимых. Трагедия, казалось, лишь прибавила тому достоинства, уверенности в своей правоте, которой так не хватало ему прежде. Всего ярд отделял его от матери, но Монк-то знал, какая пропасть разделяет их на самом деле.

Леди Фабия напоминала каменное изваяние: белая, холодная, неумолимая. Иллюзии ее рухнули и погребли саму леди Фабию. Осталась одна ненависть. Изящные черты лица как будто стали резче, заострились; в уголках рта залегли безобразные морщины; подбородок заметно выпятился; на тонкой шее напряглись жилы. Если бы из-за

ее слепоты не погибло столько людей, Монк бы ей посочувствовал. Но сейчас, глядя на нее, он ощущал лишь страх. Сын, которого она боготворила, погиб. С его смертью жизнь для Фабии утратила всякое очарование. Один лишь обожаемый Джослин мог ее развлечь, развеселить и утешить лестью, что она по-прежнему обворожительна и неотразима. Уже то, что он побывал на войне и вернулся раненый, являлось для нее большим горем. Но вскоре Джослин Грей был избит до смерти в собственной квартире на Мекленбург-сквер – и это уже было выше ее сил. Увы, ни Лоуэл, ни Менард не заменят ей Джослина; да она им и не позволила бы. Любовь и нежность, которую могли бы дать ей другие сыновья, остались бы невостребованными. Печальные открытия Монка, расследовавшего это дело, переполнили горькую чашу ее горя, чего Фабия ему никогда не простит.

Розамонд, жена Лоуэла, сидела рядом с мужем, серьезная и сдержанная.

Судья кратко подвел итог, и присяжные удалились на совещание. Публика осталась сидеть – каждый боялся, что его место могут занять и он пропустит кульминацию разыгравшейся драмы.

Монк хотел бы знать, как часто приходилось ему присутствовать в зале суда, когда решалась участь арестованного им человека. Вся документация, которую он вел, обрывалась до передачи очередного дела в суд. Читая о разоблаченных им преступниках, он тщательно выискивал между строк сведения о самом себе. Судя по этим записям, Монк был человек дотошный, не упускающий ни одной важной детали, обладающий блестящей интуицией, позволявшей ему из разрозненных осколков истины воссоздать цельную картину, неизменно опережая в своих открытиях менее одаренных коллег. Его гнало безудержное честолюбие, шаг за шагом продвигался он по служебной лестнице – ценой бессонных ночей, кропотливого труда и внезапных озарений. Карьера его была стремительна. Он очень редко ошибался и не прощал ошибок другим. Им восхищались, но, кроме Ивэна, никто не любил. И неудивительно! Образ, вырисовывающийся на основе сохранившихся записей, и в самом Монке не вызывал ни малейшей симпатии. С Ивэном же они встретились уже после несчастного случая, и дело Грэя было их первым общим расследованием.

Ожидание длилось минут пятнадцать, и все это время Монк перебирал разрозненные факты, которые он знал о себе самом, пытаясь домыслить остальное. Странно, но такое впечатление, что личной жизни у него не было вообще – одна работа. Ему даже писем никто не писал.

Вернулись присяжные. Лица у них были напряженные, в глазах – тревога. Гомон в зале мгновенно умолк, и наступила полная тишина, изредка нарушаемая лишь шорохом ткани да скрипом башмаков.

Судья спросил присяжных, вынесли ли они решение и все ли с этим решением согласны.

Те ответили утвердительно, и тогда судья попросил старшину присяжных огласить вердикт.

– Виновен, но мы просим о снисхождении, милорд. Проявите все возможное милосердие в рамках, очерченных законом, сэр.

Монк обнаружил, что стоит затаив дыхание, боясь упустить самую ничтожную часть из того, что сейчас будет сказано. Сзади кто-то кашлянул, и Уильям готов был удавить этого человека.

Здесь ли Эстер? Наверное, тоже с замиранием сердца ждет слов судьи.

Он взглянул на Менарда Грея, поднявшегося со скамьи подсудимых, – одинокого, как никто на свете. И в то же время каждый присутствующий в этом сводчатом, обшитом панелями зале ждал решения его судьбы: жизнь или смерть. Стоящий рядом Рэтбоун – стройнее и дюйма на три ниже ростом, чем Менард, – положил руку на плечо подзащитному: то ли чтобы ободрить, то ли просто дать почувствовать, что за него

еще кто-то тревожится.

– Менард Грей, – медленно произнес судья, и лицо его сморщилось, стало скорбным, хотя при желании на нем можно было прочесть сочувствие и разочарование. – Суд признал вас виновным в убийстве. В противном случае присяжным не пришлось бы просить о снисхождении. Что, впрочем, свидетельствует в вашу пользу. Ваш адвокат привел многочисленные доводы, что вы были спровоцированы, и живо описал душевные страдания, которые вы испытывали по вине вашей жертвы. Однако суд не может рассматривать это в качестве оправдания. Если каждый, находясь в душевном расстройстве, будет прибегать к насилию, наша цивилизация рухнет.

По залу пробежал гневный шепоток.

– Тем не менее, – продолжал судья, – тот факт, что вершились страшные злодеяния, а вы пытались предотвратить их ради того, дабы уберечь невинных людей, принят нами во внимание. Не сумев найти решение в рамках закона, вы, безусловно, совершили преступление. Однако, по моему мнению, вы – не закоренелый преступник, а просто сбившийся с пути человек. Я приговариваю вас к отправке в Австралию и пребыванию в течение двадцати пяти лет в колонии Ее Величества Западная Австралия. – Он поднял судейский молоток, чтобы возвестить о завершении процесса, но стук потонул в возгласах одобрения, шарканье ног и суматохе, возникшей возле скамьи репортеров, первыми ринувшихся к выходу.

Монку так и не удалось переговорить с Эстер, но он все-таки разглядел ее в толпе. Глаза ее сияли, и обыденность строгой прически и простого платья разом отступила перед радостью победы вкупе с нахлынувшим облегчением. В этот миг она предстала почти красавицей. Их взгляды встретились лишь на секунду, но и этого было достаточно, чтобы испытать единение. А затем толпа оттеснила Эстер, и Монк окончательно потерял ее из виду.

Он нашел глазами леди Фабию Грей. Та покидала зал бледная от ненависти, гордо отклонив помощь, предложенную невесткой. Лоуэл Грей, ее старший и теперь единственный сын, шел следом, чуть поотстав. Голова его была высоко поднята, а на губах играла слабая улыбка. Калландра Дэвьет, по всей вероятности, удалилась с Рэтбоуном. Именно она – отнюдь не самая близкая родственница – наняла для него адвоката, и теперь ей предстояло расплачиваться по счету.

Рэтбоун, видимо, уже принимал поздравления. Но хотя Монк всей душой желал такого завершения процесса, он почему-то чувствовал себя уязвленным, живо воображая самодовольное лицо адвоката и отблеск очередного триумфа в его глазах.

Вернувшись в полицейский участок, Монк поднялся к Ранкорну, чтобы доложить, как продвигается следствие по делу об убийстве на Куин-Энн-стрит.

Ранкорн взглянул на прекрасный выходной костюм Монка, и глаза его тут же сузились, а на скулах проступили красные пятна.

– Я жду вас вот уже два дня, – сказал он, стоило Монку закрыть за собой дверь. – Полагаю, вам изрядно пришлось потрудиться, но я тем не менее требую, чтобы вы постоянно докладывали о своих успехах, если таковые имеются. Читали газеты? Сэр Бэзил Мюидор – чертовски влиятельный человек. Мне кажется, вы еще не до конца осознали, с кем имеете дело. У него друзья в самых высших кругах – в Кабинете министров, в иностранных представительствах, даже в королевской семье.

– А также враги в его собственном доме, – добавил Монк почти с вызовом.

Однако он понимал, что дело вскоре станет еще более запутанным и скверным, нежели теперь. Ранкорн ненавидел такие дела. Он боялся чем-либо оскорбить власть имущих, то есть людей, которые считались влиятельными; он из кожи лез, лишь бы угодить Министерству внутренних дел и раскрыть преступление как можно скорее, чтобы умаслить взбудораженную публику. С другой стороны, Ранкорн страшился оскорбить Мюидора. Монк же оказывался между молотом и наковальней, поскольку в случае неудачи все камни полетели бы именно в него. Уж Ранкорн постарался бы опозорить его на весь свет и укротить слишком ретивого инспектора.