Скелеты в шкафу истории
Шрифт:
Следовательно, если танк ломался по дороге – нельзя было оставить с ним нескольких ремонтников и распорядиться: починитесь – догоняйте. Без радио неведомо, куда догонять. Приходилось останавливаться всему подразделению – в лучшем случае роте. Поломки же были столь часты, что танки стояли куда дольше, чем двигались. Результирующая скорость марша составляла всего 10–15 км/час. Тогда как в 1939-м нормой считались 20–25 км/час для танков сопровождения пехоты – от лёгкого Т-26 до сверхтяжёлого штучного (их сделано всего 69) Т-35 – и 30–35 км/час для самостоятельно маневрирующих БТ.
Понятно, все расчёты на контрудар рассыпались. Когда наши танковые корпуса, заблаговременно сосредоточенные на белостокском и львовском плацдармах, подошли к границам коридора наступления, там уже была немецкая пехота, густо нафаршированная артиллерией. Правда, немецкие 37-мм противотанковые орудия не брали броню КВ и лобовую броню Т-34. Но большинство танков той поры эти пушки прошивали без труда. А с немногочисленными новинками разбирались стволы покрупнее. В частности, зенитки организационно входили в состав немецких ВВС (и поэтому зачастую
138
Разница в обозначениях вызвана тем, что нарезное оружие в России маркируют по минимальному диаметру ствола, а в Западной Европе по максимальному. Американская традиция указывает диаметр снаряда: он больше максимального диаметра ствола, дабы пуля или ведущая часть снаряда плотно впрессовалась в ствол и предотвратила утечку пороховых газов. Так, патрон, известный в Европе как Браунинг 9 мм короткий, в Америке маркируется Колт .380, хотя 380 тысячных дюйма равны 9.65 мм. По нашему же стандарту его следовало бы обозначить как 8.8 мм.
Известный российский военный историк Алексей Валерьевич Исаев подробно изучил манёвры советских танковых корпусов, метавшихся вдоль белостокскольвовского коридора в надежде отыскать хоть какой-то зазор для прорыва. В этих метаниях безнадёжно растрачены моторесурс и топливо. В конце концов несколько тысяч танков буквально растаяли без особого успеха.
Вообще пехотную позицию с артиллерией нельзя атаковать одними танками. Нужно их сочетание с собственной артиллерией (в основном – гаубичной, способной поражать укрытого противника навесным огнём) и пехотой (она замечает цели куда быстрее танкистов и либо уничтожает их собственным огнём, либо трассирующими пулями указывает танкам направление стрельбы). Но у нас – в отличие от немцев – не было опыта такого взаимодействия. По довоенным же представлениям танк считался универсальным оружием, способным самостоятельно решать едва ли не все возможные на поле боя задачи. Наши танковые корпуса имели – в расчёте на один танк – в несколько раз меньше пехоты и артиллерии, чем немецкие. Потому и не удались нам удары по немецкой пехоте, вошедшей в коридор, потому и приходилось судорожно искать бреши.
Новые планы
Правда, техническая причина – на мой взгляд не единственная. Была ещё одна: наше стратегическое мышление оказалось слишком глубоким.
С чисто экономической точки зрения наивыгоднейшим для немцев было наступление на Украине. Причём не только к северу от Карпат – через коридор между Белостоком и Львовом. В 1940-м – после немецкого разгрома Франции – Румыния, ранее ориентированная на Францию (не зря жители Бухареста именуют свой город маленьким Парижем), переключилась на союз с Германией. Так что немцы обрели не только устойчивый источник нефтеснабжения, но и громадный плацдарм в междуречье Прута и Серета.
Украина – самые плодородные земли нашей страны, громадные залежи полезных ископаемых [139] , один из крупнейших в Европе промышленных районов. Захват Украины не только резко сокращал советские возможности, но и добавлял Германии едва ли не больше, чем она к тому времени уже получала от Чехии (где была третья в Европе военная промышленность) и Франции (где сделан по меньшей мере каждый пятый автомобиль немецких вооружённых сил).
Второе по важности направление удара – северное: через Прибалтику на Ленинград. Столица Российской империи не только сохранила первоклассную промышленность, созданную до революции, но и существенно умножила и обновила заводы. А за нею – путь подвоза грузов из созданного в годы Первой Мировой незамерзающего порта Мурманск. Пройдя южнее Ленинграда, немцы отключали изрядную – хотя и не столь значимую, как на Украине – часть нашего экономического потенциала.
139
Так, уже в 1943-м Хитлер требовал до последней капли крови удерживать Никополь, дабы успеть вывезти оттуда чем побольше марганца – незаменимого компонента стали танковых гусениц.
Прорыв же в центре выглядел на таком фоне нецелесообразным. Белоруссия ещё не была общесоюзным сборочным цехом. Её сельское хозяйство также заметно уступало украинскому. Движение же наполеоновским маршрутом – через Минск и Смоленск на Москву – представлялось авантюрой. Даже если бы белостокскольвовский коридор не удалось закрыть, у нас хватало сил для множества последующих фланговых ударов. Да и рубежом обороны можно сделать едва ли не каждую реку [140] .
140
О немецких быстросборных и понтонных мостах наша разведка, к сожалению, узнала с изрядным запозданием.
Марксизм учит ко всему подходить с экономической стороны [141] . Естественно, наше высшее политическое и военное руководство рассчитывало прежде всего на экономически разумные шаги противника.
Поэтому основные силы советских
141
По моему опыту, этот подход чаще всего срабатывает эффективно.
142
По этому поводу многие подозревают командующего Белорусским округом генерала армии Дмитрия Григорьевича Павлова в измене. На мой же взгляд куда вероятнее банальная нераспорядительность. Павлов, исходя из предвоенных расчётов вероятнейших направлений немецкого удара, мог полагать, что в запасе у него есть несколько дней: по его округу либо вовсе не ударят, либо нанесут сравнительно слабый отвлекающий удар, а всерьёз начнут драться, только когда их притормозят в экономически выгодных районах.
Существование этих директив доселе официально отрицается. Во время войны сообщение об их неисполнении могло вызвать подозрения в измене значительной части военачальников, что существенно ослабило бы боеспособность. А после войны сами генералы и маршалы вовсе не желали пристального изучения своих предвоенных ошибок. Только в последние годы историкам удалось реконструировать и сам факт отдачи распоряжений, и их содержание. Основой для реконструкции стали действия разных округов – в том числе и полное бездействие Белорусского.
Увы, немцы ориентировались прежде всего не на экономику.
Правда, у них ко времени нападения на СССР хозяйственных возможностей было куда больше, чем у нас. Практически вся континентальная Европа оказалась под их контролем. Немногие оставшиеся нейтральные страны – Испания, Швейцария, Швеция – торговали с ними сами, да ещё и были каналами поставки стратегически важных товаров из других частей света.
Так, Соединённые Государства Америки перекрыли поставку своей нефти через Испанию в Германию только в 1944-м, когда сами готовились к высадке во Франции. Да и людской потенциал Германии оказался куда выше нашего. Ведь нам надо было не только воевать, но и работать – на полях и заводах. Немцы же могли заменить немалую часть своих рабочих завезенными из покорённых стран, да ещё и разместить там заказы на многие нужные им изделия. Благодаря всему этому доля мобилизуемых в немецком населении была куда выше, чем в советском. Кстати, практически весь мобилизационный потенциал Германии в конце концов исчерпался. Не от хорошей жизни к концу войны под ружьё забривали детей, инвалидов [143] , стариков. Правда, немецкие исследователи утверждают, что в боях погибло от 2.8 до 4.2 миллионов. Но первого же взгляда на фольксштурм [144] достаточно, чтобы признать эти лукавые числа следствием откровенно нелепых манипуляций. В частности, данные о потерях германских вооружённых сил в 1945-м объявлены вовсе утерянными. А любой умерший более чем через трое суток после попадания в госпиталь считается у немцев не боевой, а гражданской потерей. С учётом подобных манипуляций суммарные немецкие боевые потери (с попавшими в плен в ходе боёв) оцениваются по меньшей мере в 6 миллионов. Да ещё около миллиона потеряли в боях с нами союзники Германии. Для сравнения: наши потери составили менее 8 миллионов в боях и ещё 4–5 миллионов пленными [145] . Таким образом, соотношение потерь, мягко говоря, далеко от расхожей формулы «своею кровью утопили, своими телами завалили».
143
Во Франции ещё в 1944-м оказалась целая дивизия страдающих хроническими заболеваниями пищеварительного тракта – их туда отправляли отъедаться.
144
В переводе – народная буря: немецкие пропагандисты ещё в эпоху наполеоновских войн придумали красивое название ополченцам.
145
Правда, более половины наших пленных в немецком плену погибли – в основном от голода и непосильного труда, как и миллион немецких пленных в английских и американских лагерях. Тогда как в нашем плену погибло менее седьмой части взятых нами немцев и их союзников.
Немцы хорошо представляли себе последствия затяжной войны – даже успешной для себя. Поэтому с самого начала рассчитывали только на окружение вражеских войск в приграничном сражении. По их предыдущему опыту этого хватало для капитуляции любого противника. Польское правительство, включая верховного главнокомандующего маршала Эдварда Томашевича Рыдза, в панике бежало из Варшавы в Брест, как только обозначились первые признаки проигрыша приграничных боёв (а когда немцы прошли половину пути до Варшавы, всё руководство перебежало в Румынию, и уже оттуда Рыдз приказал польским войскам не сопротивляться советским: этот приказ, как и все предыдущие, исполнен далеко не всеми). Французский верховный главнокомандующий Вейган (тот самый, кто помогал полякам в 1920-м) сообщил своему правительству о необходимости капитуляции уже на пятнадцатый день немецкого наступления. Советская же власть, по общезападным верованиям, была прямо враждебна своему народу – а посему должна исчезнуть при первых же признаках слабости. Тут уж долгосрочные манёвры с занятием экономически ключевых регионов кажутся вовсе ненужными.