Скифская чаша
Шрифт:
Этот Манжула и в самом деле был пижоном: то белые джинсы и пиджак от хорошего портного, теперь вельветовый костюм пепельного цвета, за такими гоняются поклонники моды. И галстук рядом, не очень пестрый и вызывающий, в каких красуются молодчики с Дерибасовской или Крещатика, а в спокойных тонах с зеленоватым отливом, как раз под пепельный костюм.
Волошин положил чемодан на стол и открыл его. Вынул несколько пар белого трикотажного белья, рубашки, электробритву, полотенца и несессер черной кожи, затем несколько книжек и журналов — «Огонек», «Человек и закон», «Вокруг света». Особой оригинальностью вкусов Манжула не отличался.
Составили акт — осмотр вещей Манжулы почти ничего не дал, лишь некоторые штрихи, проливающие свет на характер и увлечения потерпевшего.
Хаблак поинтересовался у хозяина:
— Когда сегодня встал Манжула?
— Дачники... — ответил Граб не очень почтительно. — Им что, горит? Вылеживаются...
— Когда же?
— В девять или немного раньше.
— И сразу на море?
— Позавтракал.
— Что-то готовил?
— Нет. Говорит: яичница и дома надоела, выпил молока, творогу хозяйка принесла. Это точно: нет лучшей еды, чем свежий творог.
— А потом — на пляж?
— Выходит, да.
— Не видели, никто не ожидал Манжулу на улице?
— Я что, провожал его? С самого утра работал, землю из компостных ям выбирал. Каждому свое: ему отдыхать, нам трудиться.
Верно, Граб сказал все, что знал и что думал о своем постояльце, к тому же Хаблак заметил, как нетерпеливо топчется на месте Биленко, и правда, пробыли тут уже больше чем полчаса, а жена сержанта ждет их с ужином. Она действительно ждала и накормила варениками с творогом в сметане — много есть на свете вкусных яств, но Хаблак, уплетая Биленковы вареники, думал, что вряд ли хоть одно из самых изысканных блюд может соперничать с этими обычными сельскими варениками. Пожалуй, Хаблак не был весьма оригинален в своих суждениях: втроем они умяли глубокую миску вареников и запили их холодным молоком, полный кувшин которого хозяйка принесла из погреба.
По дороге в Одессу Хаблак, разморенный вкусной едой, понемногу дремал, Волошин тоже не был склонен к разговорам, лишь изредка перекидывался словами с шофером, они быстро примчались к гостинице «Моряк», где Хаблаку снова довелось жить, и майор спал уже через несколько минут — тревожные мысли о том, что прошел день, который так и не внес ничего весомого в расследование взрыва, почему-то не мучили его, спал спокойно, и снилось ему золотистое, бескрайнее и поистине вечное море.
С мыслями о море Хаблак и проснулся. Пожалел, что вчера, будучи в трех шагах от него, так и не искупался.
Волошин должен заехать за Хаблаком в девять. Майор позавтракал в буфете и спустился в холл. За стеклянными дверями бара наводила порядок уборщица, Хаблак вспомнил, как брали они тут Гошу — теперь бармен занят более общественно полезной работой: стоит за станком в колонии строгого режима или валит лес где-то на Севере, — конечно, это труднее, чем торчать за стойкой в белом пиджаке и смешивать коктейли, что ж, каждому свое; варил бы ты кофе и делал коктейли до конца дней своих, если бы не связывался с валютчиками.
Волошин подъехал ровно в девять, будто щеголяя своей пунктуальностью, и сообщил: Басов уже в управлении и ждет их. Есть уже постановление на обыск в квартире Манжулы, и опергруппа готова к выезду. Более того, еще вчера вечером Гурий Андреевич установил, что в Одессе живет сестра Манжулы — ее должны разыскать и привезти на квартиру брата.
Подполковник встретил Хаблака приветливо, вообще был он человеком доброжелательным и даже, как предвзято считало начальство, благодушным, но все эти качества никак не мешали ему, а в глазах подчиненных, без сомнения, возвышали, несмотря на то что подполковник Басов в случае необходимости мог, как говорят, снимать с них стружку.
Гурий Андреевич ознакомил Хаблака с выводами судмедэкспертов. Собственно, ничего нового они не сказали, смерть наступила после сильного удара головой о камень и перелома шейных позвонков, на теле погибшего обнаружено много синяков и повреждений, переломы ног и ребер, что является результатом ударов при падении Манжулы с обрыва. То есть он мог сам оступиться и упасть, его могли оглушить и сбросить с крутого берега, по крайней мере, по этому поводу эксперты не могли сказать ничего путного.
Не порадовали Хаблака и выводы относительно обнаруженного на краю обрыва следа от каблука в рубчик. Манжула носил мягкие кожаные босоножки, а след был оставлен, как утверждали эксперты, ботинком или туфлей значительно большего размера, приблизительно сорок четвертого, кроме того, на толстой подошве. Окурок «Кента» тоже не мог принадлежать Манжуле — он не курил, это также было отмечено в акте вскрытия тела погибшего.
Хаблак поинтересовался, сохранились ли остатки слюны на окурке. К счастью, их выявили — будет известна хотя бы группа крови человека, курившего «Кент» и бросившего окурок на горе.
Правда, может, курил случайный прохожий, дачник, ведь сельские мальчишки вряд ли и нюхали такие дорогие сигареты.
«А курили «Кент» вчера, — подумал Хаблак, — возможно, и позавчера». Если именно так, окурок им не пригодится.
Басов не поехал на квартиру Манжулы, у него были какие-то неотложные дела, да и зачем ему ехать — Хаблак, Волошин, еще два офицера, не говоря уже об участковом инспекторе, с утра ожидавшем возле дома Манжулы, — более чем достаточно для тщательнейшего обыска в квартире Михаила Никитовича.
Дом находился в глубине тенистой улицы, обычный пятиэтажный дом без лифта, вокруг росли молодые грецкие орехи, под ними — удобные скамейки со спинками. На одной из них примостился милицейский лейтенант в голубой рубашке с погонами, сползавшими с плеч, а рядом — пожилая женщина с красными заплаканными глазами, как догадался Хаблак, Манжулина сестра. Напротив них сидели два седых старика: видно, участковый знал свое дело и заранее подготовил понятых.
Все было так, как и представлял себе Хаблак. Сначала участковый отрекомендовался сам, назвавшись Петром Петровичем Деребой, потом кивнул на женщину и сообщил, что это Марьяна Никитична Ковалева, сестра погибшего, а дедки — понятые, видать, понадобятся.