Скифская чаша
Шрифт:
Откуда же еще?
Дальше — пионерский лагерь, территория его огорожена, посторонних не пускают, справа — санаторий, да и вообще тут каждый клочок морского побережья занят: санатории, дома отдыха, дачи, лагеря.
Вон только за полкилометра ложбинка заболоченная и эта гора свободны — напротив через шоссе село, и людям нужен выход к морю, попробуй его занять, жалоб не оберешься.
— Никто тут не шатался? — спросил Волошин.
Сержант, сбив сухую траву с брюк, совсем по-домашнему развел руками и объяснил:
— Кому ж охота сюда карабкаться? Разве только детишкам и дачникам... Петька с мальчишками интересовались, но я отогнал.
— Сержант Биленко, — представил Волошин. — Живет тут... — кивнул в сторону, где за шоссе виднелись домики под шифером и черепицей, — в совхозном поселке, и всех знает.
Хаблак подошел к самому краю крутого берега. Море подмывало его, он медленно и неохотно отступал, последний оползень, видно, был совсем недавно, море не успело еще смыть каменистую землю.
— Где нашли тело погибшего? — спросил Хаблак у сержанта.
Тот указал на прибрежные камни.
— Вон там, видите, немного правее. Если споткнулся, удержаться трудно, пошатнулся и упал, тут ничто не спасет.
И в самом деле, крутой берег нависал над самым морем. Хаблак представил, как падал Манжула, и содрогнулся, закрыв глаза. Вероятно, Манжула несколько раз ударился об острые выступы горы, прежде чем разбился на прибрежных камнях.
Майор вздохнул и сошел с тропинки. Сказал недовольно:
— Место такое опасное, я бы запретил тут шататься.
— Как? — не удержался от ироничной улыбки сержант. — Милицейский пост не поставишь. Да и не ходят тут, иногда только пацаны и дачники. Те всюду пролезут, будет пост или нет. Но до этого времени как-то обходилось.
— Объявление бы написали, — поддержал Хаблака Волошин. — На фанере или доске. Опасная зона и ходить запрещено. Хотя бы предупредили людей.
— Скажу председателю сельсовета, — пообещал сержант, но без энтузиазма, без сомнения, знал, что это объявление все равно ни на кого не повлияет, только раззадорит любопытных.
Хаблак взглянул на часы — около шести, значит, у них с Волошиным есть часа три, чтоб осмотреть гору и подходы к ней.
— А дачников в вашем селе много? — спросил сержанта.
— Не так уж, но есть. До моря километра три, три с половиной, да и через шоссе переходить, в жару не очень приятно. Не то что в прибрежных селах. Там люди деньгу лопатой гребут, а у нас не очень. Есть, конечно, и у нас дачники — из Одессы и других городов, кто беднее, ну и родственники приезжают. У нас дорого за комнату не берут, а в совхозном магазине овощи всегда по государственной цене, не то что у приморских спекулянтов, у них попробуй докупиться! За помидоры знаете сколько дерут?.. А персики и виноград!..
Хаблак дал сержанту фотографию Манжулы, которую предусмотрительный Волошин догадался прихватить с собой.
— Вот что, Биленко, — попросил, но просьба его прозвучала как приказ. — Пока мы со старшим лейтенантом тут будем трудиться, покажите этот снимок в селе. Может, кто-нибудь и узнает.
Сержант с радостью взял фотографию: наконец покинет это осточертевшее место, к тому же, наверно, еще не обедал, перебился бутербродами, вон под акацией портфель, из которого выглядывают термос и промасленная бумага.
— Сделаем, — пообещал твердо, — я тех, кто комнаты сдает, знаю, у них прежде всего и поспрашиваю.
— Вот-вот, — одобрил Хаблак, — это очень важно, надеюсь, понимаете?
— Как не понимать, — вытянулся сержант, — все будет сделано, товарищ...
— Майор, — подсказал Волошин.
Сержант вытянулся еще старательнее: майор из самого Киева не приедет из-за какой-то мелочи на пустынный черноморский берег.
Биленко ушел, а Хаблак с Волошиным внимательно, метр за метром, начали осматривать местность. Грунт был тяжелый, глинистый. Дождь прошел трое суток назад, днем, когда туман затянул Одесский аэропорт, с того времени стояла жара и солнце высушило землю. Следов на тропинке и возле нее не нашли, валялись только окурки, но уже намоченные дождем и пожелтевшие на солнце.
Волошин ругался сквозь зубы, проклинал южный зной, так усложняющий работу одесситов: все у них, мол, как-то не так, и слава о них какая-то подмоченная — порт, Привоз, жаргон, оперетта с Водяным. Вон в Ленинграде, хоть и тоже порт, все солидно и капитально, памятник Петру, а не какому-то малоизвестному дюку Ришелье, дожди не такая уж редкость и грунт не каменеет за каких-нибудь пару дней.
Он ругался и бурчал, однако все же первый заметил след от каблука на узком промежутке между тропинкой и краем обрыва, как раз над камнями, где разбился Манжула.
Хаблак стал на колени и чуть ли не обнюхал этот след: каблук и половина подошвы отпечатались более или менее выразительно, каблук резиновый или из какого-то заменителя, совсем новый, с рубчиком, чтобы обувь не скользила.
Волошин снял со следа гипсовый отпечаток, и они продолжили поиски. Следов больше не нашли, да и вообще не попалось больше ничего, кроме свежего окурка сигареты «Кент», зацепившегося за высохшую полынь метрах в семи от тропинки.
Окурок взяли осторожно, пинцетом, и спрятали в целлофановый пакетик, как будто это была невероятная ценность — докуренная почти до фильтра сигарета.
— А мы молодцы, — хвастливо промолвил Хаблак. — Группа Басова не все заметила.
— Не критикуй мое начальство, — возразил Волошин. — Не знаем, что у них.
Еще два часа лазили они по горе, осматривая каждый клочок земли, каждый кустик полыни или ковыля. Солнце закатилось за тучу над самым горизонтом, когда прекратили поиски. Волошин закурил и сел над обрывом, а Хаблак начал медленно спускаться тропинкой. Вдруг остановился и позвал Волошина. Тот неохотно поднялся, бросил окурок, посмотрел, как летит с высоты, и спустился к майору.