Скифская чаша
Шрифт:
Вел машину сам Стефурак. Невысокий, приземистый, в надвинутой на лоб матерчатой кепочке — совсем не похож на инспектора уголовного розыска, обычный шофер районного начальника средней руки или председателя колхоза. Хаблак, правда, не очень-то походил на председателя, все же ощущалась офицерская подтянутость — впрочем, за заведующего отделом культуры или иного райисполкомовского деятеля вполне мог сойти. Это его устраивало, и майор приветливо поглядывал на Стефурака: кажется, парень дельный, хорошо, что сам предложил обойтись без шофера — водитель, пусть хороший и невзыскательный, все же требует дополнительных затрат, моральных и материальных, а тут все просто: номер на двоих организовать легче, чем на троих, не говоря уже о прочих мелочах.
Перед отъездом Хаблак рассказал Стефураку, с каким заданием приехал, и назвал фамилию Манжулы. Старший лейтенант подумал немного и заметил: если память не подводит, он встречал эту фамилию в каких-то сводках или протоколах, и вроде бы сравнительно недавно. А вскоре вспомнил, что полмесяца назад раскручивал какую-то кражу, одна из ниток привела его в Коломыю, там и услышал эту фамилию: Манжула. Дело в том, что работники районного ОБХСС напали на след спекулянтов листовым алюминием, которым гуцулы кроют дома. В связи с этим и был задержан Манжула, но, как оказалось, безосновательно. Доказательств против него не было — извинились и отпустили.
Интересно, подумал Хаблак, одну из своих последних открыток к сестре в Одессу Манжула написал именно из Коломыи — значит, правильно, что едут они туда, вероятно, не случайно тогда задержали этого одесского пройдоху.
Въехали в село. Стефурак показал Хаблаку первый встретившийся им дом, по здешней моде крытый листовым алюминием.
Майор попросил остановиться и вышел из машины. Большой деревянный дом, непокрашенный, казалось вечным желтое смолистое дерево. Окна совсем городские, широкие, на втором этаже лишь немного поменьше. Мансарда не мансарда, нет привычных линий, скосов — и все это под гордо поблескивающей серебристой кровлей. Мастера, крывшие дом, имели штампы, они выдавливали из алюминиевого листа различные формы, тут, например, как показалось Хаблаку, под черепаху: и в самом деле, будто исполинская черепаха оставила на доме свой панцирь.
Фасад дома украшали вырезанные из алюминия олени — трубили боевую песню и, угрожая тяжелыми рогами, в весеннем раже собирались броситься друг на друга.
В восхищении Хаблак отступил к машине.
— Ну? — коротко спросил Стефурак.
— Грандиозно.
Хаблаку действительно понравился дом, однако старший лейтенант воспринял его реплику по-своему.
— Тебе приходилось видеть, чтобы где-либо продавали алюминиевый лист? — спросил Стефурак.
— Нет.
— И я не видел.
— Значит?..
— За такую кровлю, говорят, платят не менее трех тысяч.
— Не может быть! — искренне удивился Хаблак.
— Только за алюминий, без работы.
— Невероятно!
— Ничего удивительного! Во-первых, мода. Во-вторых, кровля легкая, красивая и красить не нужно.
Хаблак подумал: если и правда три тысячи, всегда найдутся люди, греющие на этом руки.
Они снова двинулись в путь, и майор спросил:
— Какая государственная цена алюминия?
— Ты же сам говорил: не видел в продаже.
— Но ведь где-то берут...
— По-моему, наши обэхээсовцы уже ломают над этим голову.
— Поздновато.
Стефурак лишь пожал плечами, и майор так и ее понял, осуждает или оправдывает он своих коллег.
Въехали в Коломыю незаметно: может, Хаблак задремал, утомившись, или просто задумался, только околицу не запомнил.
Коломыя понравилась майору, правда, сегодня ему нравилось все, даже несколько однообразные села вдоль шоссе. Он задумался, чем именно поразил его город, и вскоре понял — не чистотой центральных улиц, даже не обилием зелени и цветов, а неторопливостью ритма жизни, неперенаселенностью улиц и, вероятно, царящим тут духом какой-то особой общительности, почему-то бросившейся в глаза Хаблаку — может, потому, что люди группками стояли у магазинов, дружески беседуя, или потому, что на каждом шагу замечал, как, встречая друг друга, мужчины приподнимают шляпы.
Когда-то все, связанное с этим «сонным» ритмом жизни и вообще с так называемым провинциализмом, подвергалось своего рода остракизму и решительно осуждалось, но Хаблак не ощущал какой-либо неприязни к увиденному, наоборот, после сумасшедшего темпа столичной жизни, помноженного на темпы деятельности уголовного розыска, степенность и обстоятельность здешних горожан приятно поражали его.
Хаблак подумал, что при таком жизненном ритме, наверно, и отношения между людьми покрепче, чем у жителей больших городов со свойственной им отчужденностью, — значит, здесь меньше проявлений зазнайства, наглости, злобы, выходит (это был его сугубо профессиональный вывод), и меньше преступлений.
Капитан Пекарь, начальник местного уголовного розыска, ожидал их в темноватой комнате с настежь распахнутым окном — щелкал семечки, наблюдая, как два петушка подпрыгивают и хорохорятся, готовясь к бою.
Хаблак и в этом усмотрел преимущества здешнего ритма: заваленный делами начальник розыска любого столичного района вряд ли смог бы так беззаботно щелкать семечки.
Пекарь сразу же преодолел неловкость, воцарившуюся было из-за того, что застали его не за лучшим из занятий, немедленно предложив:
— Обедать! Время-то обеденное, и я тут заказал...
Хаблак переглянулся со Стефураком: видно, его нисколько не удивила категоричность капитана, да и майор не возражал против обеда — на том и сошлись. Пекарь привел их в уютную, буквально сияющую чистотой столовую, где накормили домашним борщом и вкусными котлетами с отменно поджаренным картофелем.
Хаблак, поскольку ему довольно часто приходилось перебиваться стандартными бифштексами с клейкими макаронами, еще раз убедился в несомненности достоинств здешнего образа жизни.
Как только возвратились в темноватую комнату капитана Пекаря, Хаблак положил на стол фотографию Манжулы и вкратце объяснил, зачем они со Стефураком приехали в Коломыю. И тут же подумал, что Пекарь начнет расспрашивать, советоваться, размышлять — к таким мыслям поневоле склоняла его сценка с семечками у распахнутого окна, но капитан сразу же снял трубку и пригласил кого-то:
— Гриша, ты свободен? Загляни.
Гриша не заставил себя ждать — низенький, чернявый и юркий человек также с капитанскими погонами. Он назвался Григорием Васильевичем Гутовским, пожал всем руки, и после этого Пекарь показал ему фотографию Манжулы.