Скиталец
Шрифт:
— Что, старик, наголодался в чаще? — ухмыльнулся рыцарь-маг. — Ну садись, накормим.
— Да я не один.
— Садись не один. Как всегда, голодные мужики сбегаются на кашу с мясом.
— Когда я мужиком-то была, — прозвучало в ответ. Неясная человеческая фигура шагнула к огню, распахнула плащ и оказалась женской. — Даже и не помню.
Олхаур неожиданно расхохотался. Он сидел на своем плаще и теперь слегка подвинулся, чтобы дать местечко новоприбывшим. Их оказалось четверо, не считая Гвальхира, — женщина, крепкая и высокая, почти как мужчина, и молодые
— Рад тебя видеть, Ричард, — добродушно сказал старый друид. — Честно говоря, известие о твоей победе над Далханом было для меня большой радостью…
— Старик, ты не мог бы изъясняться попроще?
— А… Извини. Но и ты тогда не зови меня стариком. По сравнению с иерофантом я еще все-таки…
— Договорились. Так что там с Трагерном?
— Трагерн приходит в себя. Правда, довольно медленно. Пока он не может покинуть Остров яблок. Но, по крайней мере, знает, что будет жить.
— Уже отрадно.
— Еще бы. Удар Далхана был как физическим, так и магическим. Знаешь, я понял, что Рэил мертв, еще до того, как получил новости о тебе. Когда Далхан умер, перестали действовать его чары. В том числе и те, которые он наложил на Трагерна.
— А я и не знал… Вернее, не подумал… Но раз все хорошо, так зачем я вам нужен на Авалоне?
— Скорее — теперь мы можем безопасно принять тебя там. И потом, разве ты оставил надежду снять печать?
— Пожалуй, нет, — задумчиво ответил Дик. — Хотя и начал сомневаться.
— С чего бы?… Впрочем, давай-ка поговорим об этом на Авалоне, хорошо?
— Так вы приглашаете меня?
— Конечно.
— Прямо сейчас? На ночь глядя?
— Именно. — Гвальхир улыбнулся. — Скажу тебе откровенно, Остров яблок прекрасней всего на рассвете. Я и сам не откажусь еще разок взглянуть на него со стороны. Ну что, отправляемся?
Дик невозмутимо доел свою порцию каши из когелка и протянул посудину Олхауру:
— Будешь?
— Поем. Спасибо.
— Что ж!… — Отвечая на вопрос Гвальхира, рыцарь-маг поднялся с места. — Отправляемся. Только доужинаем.
В темноте четверо молодых друидов вытащили из зарослей неведомо как спрятанную лодку и спустили ее на воду. На берегу моря, как и зимней снежной ночью, никогда не бывает по-настоящему темно. Дик свернул плащ и бросил его в лодку. И лишь потом сообразил: у них три коня, ни один из которых в лодку не поместится.
— А куда же лошади денутся? — забеспокоился он.
Услышав слова мужа, Серпиана вскинулась — своего любимого Адэурона она не собиралась бросать на произвол судьбы.
— Я останусь с коньками, — ответила друидесса. — Им будет хорошо в нашей валлийской диаспоре. Заберете их оттуда, когда будете возвращаться. Если, конечно, они захотят с вами идти. — И она грубовато расхохоталась.
В лодку Дик перенес Серпиану на руках. Оттолкнувшись шестом, Гвальхир ловко вывел суденышко на глубину и сел на корме, у маленького рулевого
Не слышно было плеска, не видно волн — только фосфоресцирующие полосы плыли по воде, как ленты, и расплывались пятнами краски. Лодка, казалось, скользила по льду, а не пробиралась сквозь волны, и Дику показалось, что он оглох. Но нет, вон вдалеке кричит чайка, в ушах шумит ветер, все набирающий силу. Понятно, почему они не ставят паруса — бриз дует прямо на сушу. Небо в густой россыпи звезд казалось кобальтово-синим и очень ярким, но глаз почему-то не различал ни волн, ни вытянутой руки. Воздух был наполнен ароматом водорослей и оттого казался осязаемым.
Рыцарь-маг не заметил, когда начало светлеть небо, просто вдруг обнаружил, что горизонт опоясывает радуга. Яркая и многоцветная впереди, сзади она терялась в сероватой мгле. Зрелище было таким ошеломляющим, что в первое мгновение англичанину показалось, будто неведомая сила расцветила целый мир «семи оттенками красоты. Он вскочил, словно нырнул в неожиданное многоцветье, но Гвальхир, сидящий рядом с ним, поднял руку и мягко велел:
— Сядь, Ричард.
И Дик опустился обратно па скамью.
Небо напоминало чашу, одна половина которой выцвела на солнце, а вторая сохранила всю густоту ночной сини, и граница была так размыта, что казалось — рождающийся свет вливается во тьму, как вода ручья в реку, а река — в море. Радуга стремительно выцветала и вскоре пропала, рассыпавшись брызгами алого, желтого, белого и даже зеленого — цвет, который невозможно было представить в небе. Сияние наполняло мир, и человеческому взгляду казалось, будто лодочка дрейфует не по воде, а по воздуху, ставшему гуще и плотнее.
Потом первыми искрами всплеснуло солнце, и рыцарь-маг увидел остров. Светило только-только появилось из-за горизонта, оно напоминало тонкую золотую полоску, ослепительно-огненную, окруженную дрожащим нимбом — белым с желтым отливом. Казалось, берег висит в воздухе, отливая зеленью — мерцающе-серой в новорожденном солнечном свете, — а над твердью — полупрозрачный замок. Видение это было настолько дивным, что Дик решил: чудится. Или, может, это видение солнечных чертогов, где, должно быть, живет сам Господь Бог — явилось перед внутренним взором, желая показать, что он идет верным путем?
Молодой граф не мог отвести от зрелища глаз, а оно не пропадало. Наоборот. Солнце все поднималось над горизонтом, полоса пламени расширилась, все выше и выше вознося далекий таинственный островок, потом превратилась в полукруг, а там и в полный диск, который когда-то мальчик по имени Дик Уэбо называл Божьим Нимбом. В какой-то момент видение замка и скалы в жемчужно-серой зелени обтекло дневное светило, и оно увенчало воздушные башенки и галереи, становясь таким ярким, что смотреть на него было невозможно, но и отвернуться не получалось.