Скитания души неприкаянной
Шрифт:
"Кенайа?" - хохотнул он - "Вот как тебе слышится его имя?"
"А как его на самом деле зовут?" - недоуменно нахмурилась я
"Желанный сын" - ответил мне шаман.
"Желанный сын... Ему идет это имя. Обними его за меня, ладно?"
Он кивнул и вдруг обнял меня:
"Ты заходи -- мой народ всегда будет рад видеть тебя"
Я улыбнулась, вспомнив, как они меня встречали и сказала:
"Все же будьте осторожны с другими одержимыми. Это могу быть и не я, мало ли кто еще это умеет и как он настроен"
Шаман серьезно кивнул. Я посторонилась, пропуская девушку, которая была владелицей тела и сейчас в легком трансе висела посреди сиреневой дымки. Шаман взял ее за руку и они вместе истаяли за пределами сиреневого пространства. А меня ждала темнота, раскрывшаяся сразу, как только исчез шаман -- то, что связывало меня с его миром в этом сиреневом тумане.
Куда ты, тропинка, меня заведешь....
Я снова плавала непонятно где. Итак, подведем итоги первого в моей жизни вселения:
1. Вселиться я могу только в душу, чем то сильно разбалансированную. Нормальные души мне не грозят --
2. У бесноватых есть своя слабая сторона -- не всякая еда ими может быть сьедена. Как вспомню, так вздрогну.
3. Если в кого вселяешься - достоинства и недостатки владельца и пришельца перекрывают друг друга. Так что если хочешь вселиться в кого очень тебе понравившегося, будь готов к тому, что его сильные стороны буду ослаблены твоим восприятием себя, а его слабые стороны будут мешать твоим жизненным привычкам. И наоборот - приятно обнаруживать что-то, раннее тебе недоступное, но на это надо потратить время, чтобы узнать и поверить, что теперь ты это умеешь. Кстати, когда выселишься, знание, что ты это умеешь, остается, а вот навыки - это чисто прерогатива тела, а никак не души.
4. Так, что еще... Про то, что побуждать легче, чем напрямую управлять, я, кажется, уже говорила. На первый раз достаточно, верно?
Так что я с чистой совестью закрыла глаза в темноте и снова открыла их уже в реальности.
Прошел день, другой, казалось бы, мне нужно продолжать - я же пишу книгу, сюжет-то должен развиваться. Но все мое существо противилось тому, чтобы снова туда соваться. Сначала я думала, что это простая лень, но потом, когда я опять ехала в автобусе - я, кстати, заметила, что у меня там большая часть всего происходящего происходит - в другом месте мне сложнее заставить себя целенаправленно заниматься всякой фигней - так вот, в автобусе, где мне было скучно и совсем уже не хотелось читать, я снова и снова заставляла себя выйти "туда" - и прямо вся против себя же восставала. Я не могла переступить через это свое жгучее "не хочу". Почему? Ведь вроде ничего страшного там не происходит, а если и происходит, то не со мной. Во всяком случае, я пыталась снова и снова, надеясь в конце-концов победить саму себя. И, как всегда, мне это удалось. С трудом, буквально через не могу, в очередной раз закрыв глаза, я решила не просто поспать, я заставила себя вытолкнуться "туда". Куда - не спрашивайте, понятия не имею.
Тут снова не было света, снова мерцали огоньки душ, снова не было никаких ориентиров. Привыкнув, что для того, чтобы лежать на спине, нужно повернуться относительно первоначального положения, я развернулась и закинула руки за голову. Я словно лежала на дне водоема - та же легкость и плавучесть, то же удовольствие - видимо, поэтому, купаясь, я всегда стремлюсь на дно и - залечь - скучаю, так сказать, по этому состоянию невесомости. Только здесь не нужно было задерживать дыхание, что еще больше увеличивало удовольствие от моего положения. Хотя надолго меня все равно не хватило - наскучило. Я снова развернулась - привычка тела превыше понимания, что здесь нет верха и низа - и осмотрелась. Что бы такого сделать? М-м-м-м-м, а пускай они все начнут светиться разноцветно, сиять. Моментально все пространство расцветилось всей цветовой гаммой, даже я - я оглядела себя и увидела, что я все сияю, появился целый спектр цветов, и переливалась всеми. Передернувшись от отвращения - смотрелось просто ужасно - я вернула себе привычный перламутрово-черный цвет. Посмотрела на цветовую вакханалию звезд и решила, что раньше все же было лучше, да и цветов многовато - больше, чем в привычном радужном спектре - глаз режет. Тот, что есть. Так что вернула прежнее спокойствие собственного сияния звезд, без всяких там радуг. Экпериментировать надоело, решила продолжить жить.
Полетала среди душ, поприсматривалась, огорчилась - все души, что были мне доступны - все принадлежали или умалишенным, или подавленным, сломленным, умирающим - короче, там, где с душой не все в порядке. Где мне среди этого выбора жизнь нормальную найти? Решила пойти проверенным путем - предоставить дело случаю - пусть я окажусь там, где больше всего сейчас нужна. Закрыла глаза и расслабилась, почувствовав знакомое движение - запрос был выполнен.
И открыла их в темном подвальном помещении - каменном, пропахшим грязью, кровью и нечистотами. Я висела на цепях в полуметре от пола - раздетая и тоже грязная и окровавленная. Напротив меня стоял мужчина и что-то спрашивал - чувства к телу приходили постепенно - это было не похоже на предыдущие похождения. Сначала включилось зрение, потом нюх, а слуха пока не было. Подозреваю, что мне надо благодарить всех богов, что не включились пока чувства - судя по всему пришла я в не в себя в не самом благожелательном месте. Кровь стекала по запрокинутым рукам и противно продолжала свой путь по шее и туловищу, все больше остывая и переставая чувствоваться.
"Ты признаешься в колдовстве?" - буднично продолжал долдонить мужчина.
Мать моя женщина, только вот недавно я молилась, чтобы не попасть в руки инквизиторов, а вот нате, получите и распишитесь. Едрена кочерыга, меня же предупреждали еще в прошлой книге - не стоит интересоваться тем, что не хочешь увидеть, что я, дура, добрых советов, не слушаю? Так, что я помню? Что брали всех - ведьм и не-ведьм. Что часто брали по огульным обвинениям. Что часто пытали, пытаясь добиться признания и частенько их добивались, или допрашиваемый умирал во время пыток - ну это я и так вижу, что пытают. Что признавшихся где сжигали на костре для очищения, где топили - но это опять ради проверки - утонет - нормальная, всплывет - ведьма... Что обвинением часто служили наветы ради того, чтобы отнять честно нажитое или от какой обиды... Эй-эй, это зацепка:
"А по чьему обвинению и как я обвиняюсь?
– слова едва проталкивались сквозь стиснутое спазмом от сильных и частых криков горло, голос был хриплый и едва слышный, но меня услышали. И удивились. Мужчина удивленно вскинул брови и а его взгляде промелькнул разум, вместо стоявшей там до этого будничной пустоты. Он отошел к столу и поднял бумагу, вчитался:
"По заявлению госпожи Ханны, которая утверждает, что видела, как ты в обличье демоницы соблазняла господина Эмила"
Соблазняла, значит. Черт, думается с трудом, похоже, теперь на меня навалилась усталость этого тела, надо спешить, еще чуть и появятся остальные чувства, да еще и понимать их перестану, да и они, блин, меня.
"А сам господин Эмил знает, что я его соблазняла?" - старательно прохрипела я
Мужчина еще больше задумался, потом подошел к другому, вызывавшему у меня смутные опасения, до этого стоящего в углу и что-то спросил. Тот подумал и ушел. Мужчина последовал за тем, оставив меня висеть. Плечи начинали гореть. Я подняла голову - с трудом, правда, и неслышно матюгнулась - руки были вывернуты совсем не в природном положении - интересно, я смогу ими когда-нибудь после этого воспользоваться? Руки были в классическом положении подвешенного на пытках -- связаны за спиной и вздернуты. Ой, мама. Зачем я посмотрела? Стало печь еще сильнее - теперь прибавилось еще и самовнушение - я-то знаю, как должны болеть руки от такого вздергивания. Разок соскочила неудачно с качелей в детстве. Я поспешно отвернулась и огляделась. Надо заканчивать себя ругать, потому что события все равно разворачиваются просто ужасным образом, вне зависимости от того, какие действия я совершаю. Комната была большая и освещалась чадящими факелами. Всякие внушающие страх орудия стояли на довольно большом отдалении друг от друга, чтобы не мешать допрашивающим. Куда там гравюры с одиночной комнатой, степенным допрашивающим и невозмутимым палачом. Здесь дело было поставлено на поток - невдалеке от меня был растянут на странной доске с гвоздями один человек, который едва дышал, чуть дальше в сизой дымке от чада скрючился в клетке еще один человек, дальше от дыма ничего не было видно, но слышался гул, перекрываемый периодически страшными криками, звук шаркающих ног, снова - крики, и снова, и снова. Здесь крики звучали привычно, идеально вписываясь в атмосферу. Мое внимание постепенно расфокусировалось, смещаемое нарастающей болью. Сначала напомнили о себе руки, потом ноги, потом живот, спина... Болело все и сразу, из общей какофонии ощущений невозможно было вычленить какой-то отдельный звук. Я не могла двигаться и беспомощно висела, недоумевая какой-то, очень маленькой оставшейся частью меня, почему меня не выкидывает из этого агонизирующего тела? Почему я не могу потерять сознание, почему чувствую это все в полном рассудке? Вся окружающая действительность плавилась в кровавом мареве, я медленно сходила с ума - понимаю, почему предыдущая хозяйка так легко впустила меня, чуть ли не засосав с силой пылесоса -- я даже дергаться от боли не могла, это причиняло еще бОльшую боль.
Сколько я так провисела - не знаю, помню только я услышала шаги и мое внимание с радостью сосредоточилось на них, пытаясь хоть как отвлечься от боли. Голову я поднять не могла, за меня это кто-то сделал, ухватив за волосы на затылке - я с трудом сфокусировала глаза на окружающих. Присутствовал тот самый мужчина, что спрашивал меня, признаю ли себя ведьмой, тот, у кого он чем-то интересовался и трясущийся упитанный мужчина, с аккуратной окладистой бородой русого цвета, стремящейся перейти в нежно-рыжий оттенок. В длиннополом одеянии, с висящей на боку емкостью - кажется, это была чернильница, Но не поручусь, я тогда была хоть как способна воспринимать действительность, но уж ничуть не анализировать ее. Мужчина трясся, его глаза бегали от одного к другому и он все что-то лепетал. Тот, кто меня допрашивал ткнул в меня рукой и что-то спросил, пришедший с ужасом посмотрел на меня и что-то горячо заговорил - слов я уже не понимала. Однако его слова возымели какое-то действие - того мужчинку увели, а меня спустили на пол, развязали и, бросив сверху мою одежду, грубо потащили к выходу. Помню длинную лестницу с нескончаемыми ступеньками и длинными тенями от горящих факелов, которые изредка становились танцующими чертенятами - я начинала бредить. Помню гулкие шаги и оглушающую тишину, еще более звенящую оттого, что она сменила нескончаемый хор криков. Помню гулкое дыхание того, кто меня нес, перекинув через плечо - он так и не сказал ни слова. Помню, как больно резанул по глазам свет, когда меня вынесли на улицу и я судорожно зажмурилась - единственное движение, мне сейчас доступное. Прямо у выхода меня сваливать не стали, меня несли и несли - земля сменялась камнем, брусчаткой и снова землей с положенным на нее досками. Моросил дождь и за пределами этих досок грязь превратилась в жижу почище болота. Здесь шаги уже порождали хлюпающий звук. Наконец, мужчине надоело меня нести и он бросил меня у какой-то стены, вместе с моей одеждой. Затем он ушел. И я снова лежала, как когда-то в "сказке", не в силах изменить происходящее, не в силах себе помочь и не надеясь на помощь. Видимо, недолго мне тут удастся побывать, что, кстати, слава Богу, потому что находиться в этом теле было невероятно мучительно. Я снова лежала и слышала свое дыхание, на этот раз с радостью ожидая, когда же оно, наконец, прервется. Меня бросили на камни и мне было холодно, мокро и крайне неудобно. Двигаться я не могла -- тело меня просто не слушалось, оно распласталось в той позе, в которой приземлилось -- перед глазами я видела ногу, которая была вывернута под страшным для понимания углом и кисть руки -- сине-багровая, вспухшая и некрасивая. Боль ушла, осталась только дикая слабость и какая-то оглушенность - я не чувствовала вообще ничего и ничем не могла шевелить - только еще немного осознавала, где нахожусь. Видимо, дела этого тела совсем плохи. Но почему же я не могу свободно выйти из этого тела? Ведь в прошлый раз получалось! Я лежала и внимательно смотрела на окружающее, терпеливо ожидая конца. Теперь я знаю, как звучит дождь у самой земли - сначала звонкий хлопок, потом звук тише и дальше только тихий шелест пробегающей воды с уже влившейся очередной каплей. Дождь смывал с меня кровь и копоть, очищая и остужая горящие суставы, он капал на лицо, вынуждая меня смаргивать, он заставлял меня вздрагивать, когда попадал на особо больные места. Одновременно жалящий и успокаивающий, он нес в себе смерть - вода, сливаясь в ручейки и маленькие речки, все ближе подбиралась к моему носу, а двигаться я по-прежнему не могла.