Сколько длятся полвека?

Кардин Эмиль Владимирович

Идея Польского фронта отпала.

16 января 1945 года возглавляемая Поплавским 1-я армия вместе с советскими частями приступила к форсированию Вислы, 17-го завершила его и ворвалась в Варшаву. В 14.00 генерал Поплавский рапортовал правительству Польской республики и командующему 1-м Белорусским фронтом: столица Польши освобождена.

…Идеальная военная машина, безотказно действовавшая в воображении Сверчевского, справлялась со сложнейшими межфронтовыми задачами. Он детально продумал и мысленно провел

Варшавскую операцию.

Но не вторая, а первая армия вместе с советскими дивизиями брала Варшаву, и не его, Сверчевского, подпись значилась под победной радиограммой. Не судьба.

Но слишком знаменателен день, чтобы впустить в свою переполненную жизнь что–либо, отдающее уязвленным самолюбием.

17 января он примчался в Варшаву и не сразу узнал город, не сразу понял: пепелище.

Он ехал через Мокотув, и сравнительно уцелевшие дома Пулавской внушали надежду. Но дальше — сваленные фонарные столбы поперек мостовой. Перед чудом сохранившимся шпилем храма Сбавителя начинались руины Маршалковской — город без улиц и домов. Регулировщики указывали направление танкам. Саперы расчищали проходы и обезвреживали мины. Сквозь припорошенные снегом доски в воронку на углу Котиковой провалился «студебеккер».

Из–под земли, из кротовой глубины выстывших подвалов, погребов, бункеров, выходили, щурясь на январском солнце, несуразно одетые люди. Жители города, перенесшего бомбежки тридцать девятого года, пятилетнюю оккупацию, Варшавское восстание…

Он помнил: Добра, 4. Когда «виллис» застрял среди рухнувших стен, выскочил из машины. Шел, полагаясь на врожденное чутье. Увидев повисшие в воздухе стропила моста Понятовского, взял влево, на сохранившийся дом.

Приблизившись, увидел: дом наполовину разрушен. Над подъездом висела на одном гвозде эмалированная табличка с цифрой «4».

Он пробежал через двор и взлетел по лестнице. На площадку выходили три двери. Центральную украшала позеленевшая медная пластинка «X. и Я. Тоувиньские». Нажал кнопку звонка. Постучал кулаком, грохнул прикладом автомата. В одну дверь, другую…

Поднялся этажом выше, спустился вниз. Ни живой души.

Вернувшись, безнадежно сказал Владе, которую так и не удалось вычеркнуть из памяти «раз и навсегда».

— Никого. Никаких признаков жизни.

— Выпиши мне увольнительную.

Три дня ее не было, и не было, вероятно, подвала, который бы она не обшарила.

На четвертый день Влада вошла, вытерла ушанкой лицо.

— Хенрика и Янек ждут тебя…

Сверчевский посмотрел на нее благодарно и восхищенно.

Правда, он все время на нее так смотрел.

В ночь на 29 января 2-я армия, покинув район формирования, двинулась к фронту. Начался период маршей.

Переходы осуществлялись ночами, при потушенных фарах, без костров, с запечатанными рациями. Иногда днем устраивались митинги. Народ Польши всматривался в свою армию.

Это не было праздничным знакомством. Перепаханные бомбами, снарядами

города. Люди, державшиеся на последней черте, — там, где отчаяние сливается с истовостью. Польша не покорилась Гитлеру, и ее нелегко рождающаяся армия — разбитые сапоги, изнуренные ночными переходами солдаты — шла довершать дело.

Сверчевский понимал: передислокации непосредственно касаются заключительного этапа войны. Но рад был услышать это от командующего 1-м Белорусским фронтом маршала Жукова в первых числах марта, накануне переброски армии в район Чарникува.

Жуков, как обычно, начал без предисловий, не удостоив ответом приветственное «здравия желаю». Но был настроен дружелюбно.

— Вам к лицу польский мундир.

Сверчевский видел, как постарел Жуков за два с небольшим года: отяжелела челюсть, глубже ушла складка, разделяющая подбородок, поседели редкие волосы.

Благодушного расположения хватило лишь на первые фразы. Не вызвали ли последние победы легкого кружения командирских голов? Неприятель еще силен. Сосредоточивает значительные силы в Восточной Померании. Группировка «Висла» готовит контрудар.

— Сами определяйте смысл и значение предстоящего марша.

— Первая армия воюет, вторая марширует, — невесело отшутился Сверчевский.

Маршал обогнул двухтумбовый дубовый стол и заглянул Сверчевскому в глаза. Они были почти одного роста. Взгляд сверху давался ему не благодаря двум или трем лишним сантиметрам. Даже не благодаря посту. Он больше и лучше знал эту войну.

— Когда в кино будут показывать битвы, залпы, баталистику, мы с вами постараемся не забыть, что иной умело осуществленный марш — как снег на голову противника, дорого стоит… Генералы, правда, обижаются: за бой дают ордена, за марш — выговора…

Во второй половине марта армия Сверчевского, преодолев маршрут Варшава — Лодзь — Познань, прибыла в Гожув Велькопольский (тогда — Ляндсберг). После чего поступил приказ о переподчинении 1-му Украинскому фронту и о сосредоточении в районе к северу от Вроцлава. Это был последний форсированный марш по раскисшим дорогам и без дорог. Без достаточного транспорта, с горючим на исходе… Едва успевали перевести приказ штаба фронта с русского на польский, следовал новый приказ. Едва связисты успевали размотать катушки, приходилось сматывать.

И все–таки весенняя распутица — не осенняя. Первые капли — не зарядивший в октябре дождь.

В бивачной жизни, где долог переход и короток привал, Сверчевский заново открывал свои полки и дивизии, солдат, с которыми — на том стоял — пойдет в наступление. И, быть может, с марша, прямо с марша.

Он распекал армейское квартирмейстерство, не давал спуску штабникам, случалось, вступал в спор с тылами фронта. Постоянно думал о солдате, убежденный: солдату решать исход войны. (Бой может выиграть генерал.) И еще помнил, сколько утрат позади у каждого, с каким грузом каждому вступать в битву.