Сколько стоит корона
Шрифт:
Дойл только слышал про черных людей -- но никогда их не видел.
-- Чужеземец пришел из Остеррада, а до того обошел половину мира. Он шел из Эмира, долгий путь лишил его прежних сил. Он просил о приюте. Отец рассвирепел и решил прогнать его, но в этот момент моя мать упала без чувств -- она страдала обмороками. Чужеземец, отбросив свой посох, кинулся к ней и мгновенно привел в чувство. Мать потребовала, чтобы ему дали переночевать -- и с тех пор он уже не покидал нас. Он назвался Джамиллем, лекарем из Эмира. В благодарность за кров и хлеб он начал лечить господ и слуг, не брезговал пойти к рожающей кобыле или перевязать охромевшую охотничью собаку. Отец доверил ему библиотеку -- небольшое собрание старых никому ненужных книг, и он трясся над ними как над величайшими сокровищами. Нас у отца было трое -- я и двое моих братьев. И мы полюбили Джамилля за теплую улыбку, за яблоки, которые всегда у него были для нас, и, конечно, за сказки. Никогда в жизни, Торден, я не встречала
Глаза Эльзы тоже блеснули чем-то, похожим на слезы, но голос не дрогнул. Она продолжала:
-- Мне минуло шесть, как однажды я испугалась тени в комнате -- и взглядом подожгла балдахин кровати. Это увидела моя няня, в ужасе она бросилась бежать -- но повстречала на дороге Джамилля. Я не знаю, что он сказал ей -- но няня вернулась и больше не пугалась моей магии, напротив, стала помогать мне скрывать ее. А Джамилль стал меня учить. Он сам мог немного, но знал достаточно. Я читала выбранные им книги, наизусть заучивала длинные заклинания на разных языках и училась отвечать за свою магию. Он сравнивал ее с мечом, которым можно защитить невиновного и покарать злодея или же устроить множество бесчинств, неся кровь и смерть.
-- Магия никогда не сравнится с благородной сталью!
– - прошептал Дойл.
– - Как можно...
-- Милорд, не прерывайте меня. Мне непросто дается рассказ, -- и Дойл замолчал.
– - Беда пришла в наш дом внезапно -- умер отец. Старшему брату не было и пятнадцати, мне едва минуло тринадцать -- мы остались беззащитны, мать стала бояться за наши земли и за наши жизни. Риенс не был лакомым кусочком, но в округе было немало лордов, желавших присоединить к своим землям еще немного пусть бедной, пусть пограничной, но земли. Если бы на нас напали, братья неминуемо погибли бы, а я оказалась бы женой, если не рабыней, захватчика. Моя магия тогда была слишком слаба, я не могла положиться на нее. Визит лорда Харроу, старого знакомого отца, стал для нас всех благом, -- по лицу Эльзы прошла тень, что бы она ни вспомнила, это были болезненные воспоминания.
– - Он прожил у нас две недели, по истечении которых в присутствии матери и братьев попросил моей руки. Он был старше меня на сорок лет, я боялась его, но понимала, что выбора мне никто не оставляет. Я согласилась, но попросила (клянусь, я готова была ради этого встать на колени!), чтобы мой лекарь Джамилль поехал со мной. Будь Джамилль молод и хорош собой, я получила бы отказ, но черный морщинистый старик не вызвал у лорда Харроу никаких возражений. Свадьбу играли в нашем доме -- пышную и непристойную. Накануне я плакала, а моя няня, Мила, все обнимала меня, утешала, говорила какие-то добрые, но бесполезные слова. Зато Джамилль не утешал и не жалел -- в его мире подобные браки не редкость. Он дал мне две травы и сказал: "Вот беллина желтая, тщательно прожуй ее с утра, если хочешь понести с первой ночи. А это -- волчина ягодная, съешь перед тем, как пойдешь в опочивальню -- и можешь не опасаться бремени". Я съела волчину, а беллину выбросила в окно -- все во мне протестовало против того, чтобы зачать от лорда Харроу, и я была благодарна Джамиллю за этот свадебный подарок.
Дойл стиснул руки в кулаки -- его тошнило от мысли о том, что кто-то касался его Эльзы, что она принадлежала другому, выгибалась в чужих руках так же, как в его. Это было безумие. Никогда он не думал об этом -- или же не позволял себе думать. Она была его женой -- и все. Лорда Харроу словно не существовало. Но он был, он оживал сейчас в ее воспоминаниях и неторопливо падающих словах.
-- Нас провожали в спальню огромной толпой, рыцари выкрикивали пожелания, которые я могла понять лишь на половину, и то -- благодаря "Анатомикону", который стащила как-то у Джамилля без спросу. Знаешь...
– - она опустила глаза, -- прошло немного лет, но я совершенно не помню лица человека, который шесть лет был моим супругом. Зато я вряд ли сумею забыть первую ночь, -- ее глаза потемнели, губы побледнели, но она не остановилась, -- я дрожала от холода в свадебном платье, а когда мой муж начал раздевать меня, без грубости, но и без нежности, задрожала от страха. Я однажды приносила жертву -- петуха -- ради того, чтобы привлечь дождь на сохнувшие поля, и в тот момент в спальне сама себе напомнила жертву. Он разложил меня на постели как на алтарном камне, его лицо не было ни приветливо, ни ласково, на нем была какая-то странная сосредоточенность. Когда он разделся, за окном поднялся ураганный ветер, от которого завыли и заскрипели деревья. Когда он провел рукой по моему телу, загрохотал гром, такой сильный и так близко, что я едва сдержала крик ужаса. А когда он проник в мою плоть, забирая мою девственность и проливая кровь, ударила молния. Я видела через приоткрытое окно ее всполох. И когда вспышка исчезла, я ожила. До сих пор магия была для меня инструментом, но в этот момент потекла кровью
Дойл тоже дрожал. В ее рассказе было что-то жуткое, но притягательное, манящее.
-- Я проснулась той же, но немного другой. Мне больше не было холодно. Новая радость согревала меня. Муж выглядел счастливым и довольным, и я улыбалась ему, чтобы хоть с кем-то поделиться своим счастьем. Мы в тот же день выехали в Харроу, а когда прибыли и разошлись по подготовленным комнатам, ко мне вошел Джамилль и опустился передо мной на колени. На его лице было написано благоговение и восторг. Он взял мою руку и сказал слова, которые удивили меня: "А ведь я не узнал тебя, маленькая королева".
Дойл вспомнил ведьму с площади, которая кричала, что придет истинная королева. Нельзя было сомневаться в том, кого она имела в виду. Истинная королева -- ведьма, опасная для спокойствия государя и государства.
-- Я не поняла его слов и даже возмутилась им. Он принес мне эмирскую рукопись о сотворении мира и оставил читать ее в одиночестве. Тогда я читала по-эмирски еще не слишком свободно, но рукопись была небольшая, это был отрывок из Святейшей книги. Разреши, я расскажу тебе его сейчас?
– - она не ждала ответа и, закрыв глаза, как будто начала читать незримую книгу и глубины своей души: -- И создал Всевышний земную твердь, а на ней -- все живое и неживое, и птиц, и зверей, и рыб, и деревья, и травы. И уколол себе палец, и обронил каплю крови, из которой вышел мужчина. Всевышний вручил ему стальной крепкий меч и сказал: "Береги творение мое от всякого зла", и стал мужчина защитником земли. Но одиноко было мужчине, он тосковал. Всевышний почувствовал его тоску -- и по его щекам потекли слезы. Одна слеза упала на землю, и из нее вышла женщина. И Всевышний дал ей магию и сказал: "Неси творению моему добро и процветание". А потом сказал мужчине и женщине: "Будьте едины и множьте род людской".
Дойл покачал головой. Не было никогда в Святейшей книге ни слова о магии. Не была она никогда благословением Всевышнего -- это был дар темных сил, призванный нести беды в мир. А впрочем... какая разница? Он никогда не верил слишком сильно и истово, но он хорошо понимал: если разрешить магию, если позволить людям поверить в эту историю, магия захватит королевство. Сталь не справится с вошедшими в силу ведьмами и потерпит поражение. Это будет конец, которого нельзя допустить.
-- Я долго думала о том, что прочла, но поняла значительно позднее, когда спустя два года увидела сожжение ведьмы на площади в Харроу. Молодая женщина горела заживо и кричала от боли, а я едва могла шелохнуться, словно скованная ее страданиями. Ее крики отдавались в моей душе, ее ожоги шрамами покрывали мое сердце. Я заплакала, и лорд Харроу позволил мне удалиться, и вовремя -- моя боль рвалась наружу магией. Меня успокоил Джамилль. И тогда же рассказал, почему назвал королевой. Были времена, когда самые сильные ведьмы своих земель становились женами королей, и правили вместе с ними. Короля поддерживали четырнадцать верных рыцарей -- по числу ресниц на недремлющем оке Всевышнего.
-- А королеву -- семь ведьм, по числу ресниц на оке закрытом, -- эхом закончил за нее Дойл.
Как жутко, как сладко было бы поверить в эти легенды.
Но времена легенд давно прошли. Магия если и была добром, давно исказила свою суть и обратилась в огромную государственную проблему. Святейшие отцы назвали ее скверной, а те, кто стоял у власти -- бичом страны. Поэтому он, дослушав признание своей жены, пошлет ее на костер, лишив права на быструю смерть, и будет смотреть на ее казнь -- как должен поступить глава тайной службы короля Стении.
-- Продолжай, -- велел он, но уже не хотел слушать. Каждое ее слово не уменьшало, а усиливало его страдания. Он знал, что сможет понять, что она почувствует на костре. Сейчас он сам горел заживо.
-- Семь ведьм, ковен, -- Эльза сглотнула, -- у меня не было ни одной. Пока однажды на рынке, куда изредка меня отпускал лорд Харроу, к моей руке губами не прижалась разносчица пирогов. Она тоже была ведьмой и узнала меня. Я взяла ее служанкой. Кори была совсем еще девочкой и мало что знала о магии и о жизни. Я учила ее вместе с Джамиллем -- и продолжала учиться сама. Второй была Лиа, ей было уже сорок пять. Она немного умела читать и превосходно разбиралась в травах -- так хорошо, что теперь уже Джамилль стал учеником. Лорду Харроу не было до моей прислуги никакого дела -- он занимался охотой, пирами и разъездами, не чаще двух раз в месяц приходя ко мне исполнить супружеский долг. Мы жили спокойно в своем мирке, пока однажды на пир не прибыла красавица Майла.
Дойл шумно выдохнул. Все-таки она была ведьмой -- он не ошибся.
-- Она приехала со своим отцом, лордом Крэмишем, тихим, неприметным человеком. Лорд Харроу крутился возле нее целый вечер, но ей не было дела до его ухаживаний. Ночью она прошла ко мне в спальню и тоже упала передо мной на колени. Майла, -- Эльза, кажется, всхлипнула, -- я не знаю, сколько ей было лет, но выглядела она всегда на шестнадцать, а золотые, как молодая пшеница, волосы делали ее похожей на посланницу небес.