Сколько стоит рекорд
Шрифт:
Появился Семен перед самым звонком, запыхавшийся, суетливый. Он всегда опаздывал.
Был он в серой вельветовой куртке, длинной, на тоненькой «молнии», тоже длинной — от шеи почти до колен.
Едва Семен плюхнулся за парту, вошел физик. Ну, у Адольфа на уроке не побеседуешь.
Борис почти не слышал, что объяснял физик. Вернее, слышал, но все шло как-то мимо.
Семену он послал записку:
«Есть разговор».
Тот обернулся, кивнул.
И вот — перемена.
Семен, стоя в проходе между партами, ждал Бориса.
— Ну?
—
Они вышли в зал. Тут на щите уже висел плакат:
«Новому чемпиону, Борису (почти Спасскому!) от всей 64-й, гип-гип ур-р-ра!»
И красной тушью, крупными мазками, нарисован Борис. И на голове — корона.
«Шурки Михалева творение», — подумал Борис, проходя мимо.
Шурка всегда безотказно малевал все срочное. Несколько движений кисти — и портрет готов. Иногда получалось даже похоже.
Борис увел Семена вниз. Там, в самом конце лестницы, был темный, уютный тупичок.
— Давай так — правду, только правду, и ничего, кроме правды. Идет? — сказал Борис.
Семен пожал плечами. Он стоял, дергая вверх-вниз пластмассовый язычок «молнии». С мягким шуршанием она открывалась и закрывалась.
— Ты вчера нарочно? Проиграл партию? — в упор спросил Борис.
Семен усмехнулся, посмотрел ему в глаза.
— А тебе зачем? Проиграл, и все. — Он неторопливо раздернул «молнию», и лихо, с треском задернул. — А ежели бы и нарочно — тогда что?
— Нет, ты не финти, — Борис нахмурился. — Договорились же: правду, и только правду…
— Ну, что ж, — Семен оглянулся. — Мы тут одни. Без свидетелей. Правду? Пожалуйста. — Он снова оглянулся. — Да, я нарочно… Но учти — на благо школы… Скумекал?
Борис схватил его за плечи.
— На благо школы?! А меж глаз — хочешь?
Еще секунда — и он ударил бы Семена.
Но тот рванулся, отскочил.
— Поберегите нервы, сеньор! — Семен побледнел, но старался говорить насмешливо. — Быстро у тебя чемпионские замашки прорезались. Чуть что — и меж глаз! — Он одернул смятую куртку. — И вообще — чем ты недоволен? Радоваться должен, чемпион.
Он с треском защелкнул «молнию» и ушел.
А Борис еще долго стоял в тесном, темном тупичке. Стоял молча, неподвижно. Где-то справа, наверху, зазвенел, залился звонок, а он все стоял, привалившись плечом к стене, Борис Никитин, новый чемпион.
И радости не было у него в душе. Наоборот: было пусто, и гадко. Будто сделал он что-то мерзкое, подлое.
«Но ведь я не виноват?! Я-то ни при чем!» — твердил он сам себе.
И все-таки горечь не проходила.
СУДЬИ РЕШИЛИ…
Борис Щетинин долго разглядывал фотографию Пьера Соммера. Да, ничего не скажешь — симпатичный парень.
Корреспондент изловчился: заснял его в тот момент, когда Пьер, смеясь, вскинул на огромной ладони, высоко над головой, своего трехлетнего сына. Карапуз, очевидно, уже давно привык к подобным трюкам: не робея, восседал на отцовской ладони, где-то под самым потолком, в восторге дрыгал толстыми ножонками, и вся его милая мордашка расплылась от счастья.
Такая же улыбка освещала и лицо Пьера Соммера.
Борис взял другой журнал. Опять Пьер Соммер. На этот раз — на ринге. О, тут он совсем иной! Тяжелый взгляд исподлобья, тяжелые, чуть сутулые плечи, широкие брови (наверно, не один шрам рассекает их).
Да, «рубака». Из тех, кто главным считает атаку. Во что бы то ни стало. Напролом. Сокрушить, смять, подавить… Пусть сам я получу десять ударов, но и противнику нанесу столько же. Кто из нас крепче? Кто выстоит?
Борис отодвинул журналы, задумался.
«А может, и Пьер Соммер сейчас вот так же… Придирчиво изучает мою физиономию?»
Он усмехнулся.
Если бы Пьер Соммер сейчас и впрямь так же дотошно рассматривал фотографии Бориса Щетинина, облик русского удивил бы его.
Какое-то совсем «не боксерское» лицо. Неужели этот ленинградец провел уже сто шестьдесят два боя?! Прямой тонкий нос (ни разу, наверно, не перебит). Длинные изогнутые брови; на них тоже не видно шрамов. И уши… Не расплющены, как зачастую у боксеров.
А главное (тут Пьер Соммер, наверно, усмехнулся бы и пожал плечами) — лицо у русского… как бы это сказать… чересчур интеллигентное, что ли? А ведь бокс — штука грубая! Это тебе не шахматы!
Еще больше изумился бы Пьер Соммер, если бы знал, что Щетинин — юрист, кончил аспирантуру и сейчас готовится к защите диссертации. Боксер — и ученый-юрист? Нелепое сочетание!
…А Борис Щетинин еще долго рассматривал фотографии Пьера Соммера. Они прямо-таки наводняли прессу. А как же?! Любимец парижан. Сильнейший крюк левой. Почти девяносто боев кончил нокаутом.
«Впрочем…» — Борис покачал головой.
В последние годы из бокса все больше уходила грубая «рубка», обоюдная жестокая «молотьба».
Конечно, некоторые из зрителей все еще болеют за старый «мужественный» бокс. Но многие уже поняли прелесть тонкой, изобретательной, умной игры на ринге. Именно игры.
И сам Щетинин — тоже. Перехитрить противника, заставить раскрыться. И только тогда — удар! Как венец замысла, комбинации.
…В дверь постучали.
— Кам ин, плиз[6], — крикнул Борис.
Вообще-то здесь, в Париже, не плохо бы, конечно, крикнуть ту же фразу по-французски. Но… «Я могу лишь то, что могу». Однако еще в аэропорту Орли, где приземлился их самолет, Борис убедился: многие французы отлично понимают по-английски. Вот и прекрасно!