Скорми его сердце лесу
Шрифт:
Я рассматривала город. Мы бывали в столице часто, но меня все равно удивляло, что жизнь здесь была совсем иной, нежели в отдалении императорских владений. Стражников меньше, чем у дворца, и они были расслаблены: играли в кости прямо посреди парка, иногда покрикивали на детей, но сами смеялись громко и заразительно. Я расправила легкую голубую юкату [1] и улыбнулась своим мыслям. Мимо прошла семья ханъё-волков, мальчишка лет шести так радостно махал хвостом, что повеяло ветерком.
1
Юката –
– Пойдем в вишневый сад? У меня там есть любимое место.
– Куда ты водишь всех девушек? – Не могла не сострить я.
Син усмехнулся, выбивая у меня землю из-под ног. Это была улыбка плохого парня, которую я еще не видела на его лице.
– Только самых догадливых.
Я спрятала улыбку за рукавом и пошла за ним.
По широким улицам, где свободно могли разъехаться две кареты, мы дошли до святилища Пяти. Сложенное из белого камня, с красными изогнутыми крышами, оно возвышалось над городом и было видно со всех сторон, но только вблизи становилось понятно, насколько огромно это здание. Папа часто водил меня сюда, мы приносили дары своим предкам и оставляли записки-талисманы у ног Матери-Лисы, Отца-Дракона, Брата-Волка, Сестры-Кошки и, конечно, Брата-Обезьяны – нашего, человеческого покровителя. Внутри было уютно. А снаружи я чувствовала себя маленькой и незначительной. Оглушительно зазвучал гонг, двери святилища открылись, и улицу наводнила толпа, множество людей и ханъё. Мы обогнули павильон Отца-Дракона, чуть ли не пробивая себе дорогу локтями. В воздухе стоял гул, звон колокольчиков на посохах паломников, сильно пахло потом, благовониями, эфирными маслами.
Я не привыкла к такому количеству людей. Меня случайно трогали, грубо отпихивали, кто-то рыкнул мне в лицо:
– Ногами двигай, обезьяна бесхвостая!
Толпа. Слишком много. В императорских угодьях, где я провела большую часть своей жизни, меня никогда не окружало столько людей. Я росла в одиночестве, и на официальных шумных приемах мне всегда становилось не по себе.
Меня напугал человек в клыкастой драконьей маске, который резко обернулся, я не смогла найти своего спутника и ощутила, что меня колотит от страха. Спина взмокла. Ноги налились тяжестью. Я словно бы тонула в этом многоликом, многоголосом море. Я не могла вздохнуть. Остановилась… и тогда Син за руку выдернул меня из толпы.
Меня била крупная дрожь, и я прижалась к его плечу и спрятала лицо. Стыдно. Никогда такого не было. И что на меня нашло? Мы встали у сливы, перешли с мостовой на траву, народа тут было чуть меньше, и толпа обтекала нас, как шумная река камень.
– Ну что ты, мышонок. – Син попытался отстранить меня, но я вцепилась намертво. Ханъё растерянно хмыкнул и… обнял меня, положив на макушку острый подбородок. Его объятья были горячее людских и пахли звериным мускусом. – Ну-ну. Напугалась?
– Угу.
– Давай постоим тогда так немножко. Прости… Я забыл, что в час петуха [2] здесь уйма народу.
Прошло несколько минут. Я разомлела, перестала дрожать и, пряча глаза, отстранилась. Син мне улыбался, понимающе и мягко. За нашими спинами встала Амэя, и я ощутила ее внимательный, недовольный взгляд. Мне нельзя было трогать ханъё. Меня, чистокровную, сама
2
Час петуха – около 17–19 часов.
– Все в порядке. Когда я впервые попал в столицу, то был просто в ужасе. Я потерялся на рынке, забился под какую-то телегу и ревел как девчонка.
– Я, – важно задрала я нос, – никогда не реву!
Син засмеялся, взял меня за руку (внутренности сделали кувырок и кое-как, явно попутав места, плюхнулись обратно) и потянул вдоль садика камней. Это было не самое популярное место у гуляющих, вдали от местных достопримечательностей, прилавков со съестным и сувенирами. Я все еще подрагивала и была рада удалиться от толпы.
Там мы впервые поцеловались.
Все это казалось невозможным, было сладким сном, где на губах у тебя вкус персика, по ресницам скачет солнце и что-то большое, теплое мурчит в груди. Син целовался умело и нежно, и мне было понятно, что это не первый и не второй его поцелуй. Он улыбнулся, когда я придержала его нижнюю губу губами, провел ладонями по моим плечам. Когда я открыла глаза, в его расширенных вертикальных зрачках дрожали отсветы парящих рядом фонариков.
– Твой отец убьет тебя, – шепотом сказал он и разогнулся, делая полшага назад. Там, где под моими ладонями была его теплая грудь, стало прохладно, я поежилась. – И меня тоже.
– Брось, это все предрассудки. Он поймет.
– Не думаю. Если уж твоя подруга не поняла, то вряд ли поймет отец.
Син скосил взгляд на тропинку, по которой мы прошли. Я попросила Амэю остаться у входа в сад, но даже сквозь разделяющее нас расстояние ощущалось ее осуждение. Я сдержала свое высокомерие: хотелось ответить, что Амэя была моей служанкой, не подругой. Разница была значительной.
– Она ничего ему не скажет.
Ханъё вздохнул и переплел наши пальцы. Мое сердце зачастило. Как жаль, что она была настолько чистой, что это накладывало на меня обязательства.
– Это так глупо, – вздохнула я. – Мы же в столице! Здесь люди женятся на ханъё, заводят детей, и…
Я поняла, что сказала слишком много, когда Син приподнял брови. К лицу тут же прилила краска, и я опустила ресницы.
– А что, ты бы хотела выйти за меня замуж? – с коварной улыбкой протянул кот. Мне от стыда стало жарко. Боги, какая глупая! Ну надо же было ляпнуть!
Это был запретный плод, как яблоки в императорском саду. Ханъё и людям не возбранялось общаться друг с другом, встречаться, заводить семьи. У них даже могли быть дети – и от такой связи мог родиться как человек, так и ханъё.
Но мне не повезло. Не менее десяти поколений моих предков были людьми, а отец любил подчеркивать, что я – первая на памяти летописцев нашей семьи девочка. Чистокровная, его драгоценная жемчужинка. В моем роду такого никогда не случалось – связи между человеком и ханъё…
И я не могла подвести семью. Мне было суждено выйти замуж за такого же чистокровного, как и я, родить чистокровного ребенка и с гордостью носить эту дурацкую приставку «ши» между именем и фамилией.
Я была послушной дочерью, скромной, умела опускать глаза, кланяться и говорить тихим и нарочито высоким голосом со старшими – в общем, воплощала в себе все то, что ожидают отцы от своих драгоценных жемчужинок.