Скорость тьмы
Шрифт:
Среди старинных фотографий, сделанных на толстом картоне с золотыми обрезами, она вдруг нашла снимок Ратникова, вырезанный ею из журнала. В его глазах были веселье и сила. Крепкие губы сжались перед тем, как произнести обжигающее яркое слово. Широкий лоб упрямо направлен на преграду, которую собирался пробить. Казалось, лицо трепещет, стремится вырваться из плоского снимка, преодолеть остановленное мгновение. Живое, горячее, приближается к ней, словно не было их сегодняшнего неудачного свидания, невпопад произнесенных слов, горькой обиды. Он был в ее доме, наполнял ее комнатку своим большим жарким телом, преображал ее скромное убранство своим неукротимым духом. Смотрела
Ольге Дмитриевне снился цветной сон, пробившийся сквозь мутные, словно дым, сновидения. Будто она стоит в пустыне, на желтой глине, в русле пересохшего ручья. Кругом скелеты мертвых рыб, кованые гвозди с мятыми шляпками, оставшиеся от исчезнувшей лодки. Над пустыней, в черноте, горят четыре светила, как огненные рекламы в небе ночного города. Движутся по кругам и эллипсам, и она, озаренная светилами, отбрасывает на землю сразу четыре тени.
Одно светило, оранжево-красное, как апельсин, полно светящегося сока, в котором крутится гибкая спираль, похожая на искрящийся бикфордов шнур. Оболочка не пускает спираль наружу, червь извивается, источает брызги едкого сока, от которого светило становится ядовито-зеленым, словно горящая в пламени медь. В лучах, которое источает светило, язвительная насмешка, злая ирония, хохочущая беспощадность, невыносимые для Ольги Дмитриевны.
Другое светило, как губка, пульсирует плотной, черно-фиолетовой сердцевиной, из которой кругами исходят радужные круги. Двигаясь от центра к краям, круги переливаются, трепещут, словно пленка радужной нефти. Светило излучает наркотическую сладость, неутолимое вожделение, безумное сладострастие. Химические волны выплескиваются из светила, погружают Ольгу Дмитриевну в светомузыку парижского кабаре, от которого ей хочется бежать и спасаться.
Третье светило имеет форму кристалла, состоящего из равнобедренных треугольников. Плоскости отливают металлическим блеском, по отточенным граням пролетают тонкие молнии, на вершинах загораются слепящие точки. Кристалл вращается, становится стеклянным, прозрачным, видна его глубина с неукротимо бурлящей плазмой. Сущность светила — могущественное всеведение, которым управляется мир. Кристалл направляет на Ольгу Дмитриевну свои молниеносные бритвы, пугает отражением граней. Она чувствует ледяное свечение кристалла, безграничный холод кипящей плазмы.
Четвертое светило нежно-алое, с золотистым сиянием, напоминает живое лоно, пульсирующее, полное живительных соков и робких биений. Среди черного бездонного неба оно источает тепло и греющую благодать. В нем что-то слабо трепещет. Чудный младенец, который силится о чем-то поведать, о чем-то милом и бесконечно родном. Ольга Дмитриевна чувствует к светилу материнскую нежность, любовное бережение, сладчайшую любовь. Оно единственное из четырех, что может ее спасти, унести с безводной, потерявшей атмосферу пустыни.
Она тянется к нему, умоляет взять из этой жестокой пустыни, от колючих рыбьих скелетов, от кованых граненых гвоздей. Стремится к своему любимому нерожденному чаду, хочет прикоснуться губами к золотому сиянию, к драгоценному алому лону. Светило приближается, начинает странно темнеть. Становится синим, темно-лиловым, как перезрелая слива с восковым налетом. Взбухают больные вены, вздуваются липкие выпуклости. Поверхность распадается, как гнилая пленка, и на Ольгу Дмитриевну проливается мутная жижа, зловонная гуща, повисая скользкой чешуей, скопищем несформированных органов. Она издает ужасный крик и просыпается
Глава пятая
Владимир Генрихович Мальтус, в сопровождении своего зама по безопасности Алексея Ведеркина, въезжал на промышленный пустырь, где когда-то размещались склады и автохозяйства, а теперь громоздились руины и свалки строительного мусора. Ведеркин вел дорогую машину, виляя по разбитой дороге, чтобы не напороться на острую арматуру, а Мальтус искоса посматривал на него, испытывая странное чувство. Алексей Ведеркин обладал классической арийской внешностью и вполне мог служить моделью для фашистских плакатов, на которых светловолосые, атлетического сложения воины, с сильными носами и подбородками, завораживали беспощадной красотой своих каменных лиц. Это сходство с теми, кто был повинен в холокосте, пугало и отталкивало Мальтуса. Но мысль, что этот викинг, этот воин, похожий на солдата СС, служит ему, Мальтусу, выполняет его капризы и требования и может по его слову убить, эта мысль доставляла ему удовлетворение. Ему казалось, он властвует над теми, кто когда-то господствовал над его сородичами, превращая их жизнь в ад кромешный.
Пустырь, по которому они продвигались, был той спорной территорией, где схлестнулись интересы Мальтуса и Ратникова, и объезжая ржавые цистерны, остовы грузовиков, груды ломаного бетона, Мальтус обдумывал схемы, которые помогут ему обыграть Ратникова. Мысленно возводил на пустыре великолепный Дворец Развлечений, над которым сияло лучезарное павлинье перо казино. Несколько раз по пути им встречались неприметные люди в спецовках, отдавали честь, подносили к губам рацию, передавая сообщение об их продвижении.
— Вчера здесь нашли убитого. Кости переломаны, уши отрезаны. Должно быть, пытали. Кто такой? Чья работа? — спросил Мальтус, пропуская за окном очередного охранника.
— Татарин Шафутдинов. Владел магазином на Крестовой. Был ваш должник, Владимир Генрихович. Из него Бацилла долги выколачивал. Должно быть, выколотил.
— Черт знает что! Идиот Бацилла. Сюда оперативники табунами пойдут. Опять с ментами дело иметь.
— Я поговорил со следователем, едва ли он что найдет.
— Бацилле уши отрезать. Бандит проклятый. Кровь любит.
— Без Бациллы нам не обойтись, Владимир Генрихович. Есть бизнес чистый, а есть, который на крови растет.
— Чистого бизнеса не бывает. А кровавый след собака берет. Нам этих подарков не надо, запомни.
— Запомнил, Владимир Генрихович.
Они подкатили к полукруглому жестяному ангару с овальными ребрами жесткости. Ангар был похож на огромного мертвого кита, выброшенного на скалы. Перед входом их встретила охрана, — все те же спецовки, рации, пистолеты у пояса. Мальтус выскочил из машины, и Ведеркин растворил пред ним дверь ангара.
Открылось высокое сводчатое пространство, в котором висели яркие, голые лампы, озаряя ангар слепящим светом. Под лампами, как пациент в операционной, находился черный «Мерседес», приподнятый на подъемнике. Его накануне угнали в Москве, переправили в Рябинск, где сейчас разбирали на запасные части. Разобранные детали вернут в Москву, на автомобильные рынки, и они принесут Мальтусу немалые деньги. Это составляло часть его разностороннего бизнеса, который требовала риска, осторожности, сложных связей с криминальным миром. Но было нечто, заставлявшее его рисковать. Нечто волнующее, авантюрное в этих виртуозных операциях, превращавших чудесную машину в ничто, в пустоту, в несколько капель машинного масла, блестевших под яркими лампами.